Его кадык дернулся вверх, прежде чем он заговорил.
— Я сам могу это сделать, — голос прозвучал хрипло.
Изогнув бровь, я посмотрела на его пальцы, сомкнувшиеся на моей руке.
— Я и не говорила, что не можешь, — я отвела в сторону один палец, а следом и все остальные, затем отвернулась и стала искать бинты и что-нибудь, чем промыть раны. Старалась не прислушиваться к каждому его движению и все равно уловила, как скрипнули подошвы кроссовок и как прогнулась кушетка под весом его тела.
Прикусив нижнюю губу, я протянула руку за антисептиком и нечаянно опрокинула бутылку перекиси, стоявшей в шкафчике. Неуклюже наклонилась, чтобы поднять её с пола. Слава богу, бутылка была пластмассовая.
Находясь рядом с Глебом, я никак не могла взять себя в руки, пока он полуобнаженный лежал на кушетке. В школе было темно, ни единой души, и, крепко зажмурившись и сделав медленный, плавный выдох, я взяла все необходимое в руки и подошла к кушетке.
Оказалось, что Глеб прилёг лишь наполовину. Только услышав, как что-то упало на пол, я поняла, что самообладание меня подвело, и я снова что-то выронила из рук, поэтому быстро бросила все припасы на кушетку рядом с ним.
Его ноги в чёрных кроссовках были на полу, а накаченный торс покоился на кушетке. Как раз это было не так уж и странно. Возможно, ляг он полностью, то почувствовал бы себя уязвимым.
Странность заключалась в том, что он опирался на локти, и от этого по моим рукам пробежала нервная дрожь.
Он собирался наблюдать за мной.
Я набрала воздух в грудь и наклонилась, чтобы вскрыть упаковку с бинтами.
— Ляг нормально, — пробормотала я, ощущая на себе его взгляд.
— Нет.
Что?
Я посмотрела на него и тут же застыла. Глеб смотрел на меня не моргая. Его взгляд скользнул вниз, к моему топу, а потом вернулся обратно к моему лицу, и тогда я увидела, как уголок его рта изогнулся и выражение лица стало расслабленным и довольным. И мне все стало ясно.
Глеб Голубин - сущий дьявол.
Я покачала головой.
— Я с тобой по-доброму. Ты бы тоже мог.
— По-доброму? — хохотнул он себе под нос. — Да не нужна мне твоя доброта.
Я стиснула зубы. В чем его проблема?
Схватив бутылку с перекисью, которую незадолго до этого уронила на пол, я открутила крышку и струйкой вылила жидкость прямо на порез на животе.
Зашипев, он схватил марлю и прижал её к ране.
— Какого черта?
— Упс, — пропела я и закрутила крышку.
Бросив флакон на кушетку, я ногой раздвинула в стороны его стопы и опустилась на колени между его ног. Он наблюдал за мной, а я положила ладони ему на бёдра и медленно наклонила голову к его животу. Убрав в сторону его руку с марлей, я легко подула прохладным воздухом на пузырящуюся перекись, чтобы унять жжение.
Краем глаза я заметила, как он вздрогнул, а потом замер неподвижно, словно вовсе не дышал. Я надувала щеки и раз за разом дула на порезы, водя головой из стороны в сторону.
Вокруг меня витал едва уловимый аромат его геля для душа, смешиваясь с запахом дождя и пота, и я закрыла глаза, забывшись.
— Эми, — выдохнул он, и, посмотрев на него, я увидела, что он запрокинул голову назад и тоже закрыл глаза. Его грудь вздымалась и опускалась, а кадык перекатывался, и я не могла заставить себя отвести взгляд от него и его идеального торса.
Ему нравилось, и, черт возьми, я боролась с соблазном поцеловать его.
Переместив вес тела на пятки, я посмотрела на него с улыбкой.
— И все-таки тебе нравится моя доброта.
Ухмыльнувшись, я встала на колени, взяла физраствор и марлю, а Глеб поднял голову и стал смотреть на меня.
— Так что же произошло? — спросила я, прижав марлю к коже прямо под порезами, чтобы она впитала стекающий раствор.
Затем вылила немного раствора на раны, чтобы промыть их, и мышцы пресса у него напряглись, вероятно, от холодной жидкости, так как физраствор не вызывал жжения.
Он втянул воздух сквозь сжатые зубы.
— У ребятишек, помешанных на естествознании, на крыше парники, — проворчал он, и я едва не рассмеялась. — Директор попросил меня подняться и проверить, закрыты ли крыши. Я поскользнулся, спускаясь по лестнице. Зацепился за какие-то болты.
Ой.
Оставшимся куском марли я вытерла раствор, а потом открыла упаковку с влажными салфетками и убрала кровь.
— Тебе следует надеть перчатки, — заметил он. — Ну, знаешь, кровь и все такое.
— А я думала, что с тобой девушке ничего не грозит, — парировала я, открывая упаковку с пластырями. — Ты разве не об этом мне говорил?
С минуту Глеб молчал, наблюдая за тем, как я приклеиваю на живот три прямоугольных пластыря.
— Не просто девушке, а моей девушке, — наконец уточнил он. — И все же тебе не стоит быть столь беспечной. В следующий раз надевай перчатки.
Я проигнорировала эти слова. Когда он вел себя подобным образом, у меня возникало странное чувство. Он привык отчитывать меня, но порой будто бы оберегал, а в дополнение ко всему вышеперечисленному ещё и вёл себя как настоящий козел. Я решила, что снисходительность - это его способ обеспечить себе превосходство.
Выпрямившись, сменила тему:
— Ещё где-нибудь болит?
Глеб помешкал лишь мгновение. А потом согнул правую руку, подняв локоть и показал мне царапины, которые я заметила, ещё когда стояла за дверью.
Я повторила ту же процедуру, встала и склонилась над ним, промыла физраствором раны, подставив марлю.
Он зашипел и скомандовал:
— Подуй.
— Так ведь не больно же, — усмехнулась я, отлично зная, что физраствор не щиплет и не жжёт.
— Господи, Эмили, — рявкнул он, поморщившись.
Я закатила глаза, но уступила. Взяв его руку снизу, я наклонилась и осторожно подула на царапины. Запах Глеба вновь окутал меня, и мне отчаянно хотелось закрыть рот и втянуть его носом.
Но я этого не сделала: знала, что он внимательно наблюдает за мной.
— Почему ты так на меня смотришь? — спросила я, вытирая остатки раствора и кровь.
Я не взглянула на него, но услышала, как он сглотнул.
— Просто ты впервые в жизни сделала мне приятно, вот и все, — ответил он. И, возможно, это были самые искренние слова, которые я когда-либо слышала.
Я нахмурила брови.
Впервые сделала ему приятно? Я не знала, что на это сказать. Мне совершенно нечего было ответить. Я молча закончила обрабатывать раны и быстро наклеила пластыри, больше не глядя ему в глаза. В старших классах Глеб пытался быть со мной милым. Он хотел быть мне другом. Возможно, с перспективой более близких отношений. А теперь я навязывала ему своё внимание, в котором, он, вероятно, не нуждался.
— Могу я спросить? — рискнула я.
— О чем?
— Той ночью, когда ты отвёз Андрея домой.. — я проглотила комок в горле, разглаживая пальцами пластырь на его руке. — Ты сказал, что у тебя есть татуировки. Слишком много.. — я сфокусировала взгляд на его предплечье. — Что ты имел в виду? — очевидно же, что у Глеба не было ни единой татуировки. Его фраза не имела никакого смысла.
Он отвернулся и медленно, глубоко вздохнул. Так, словно собирался нырнуть с головой под воду и знал, что вынырнет не скоро.
— Извини, — тихо произнесла я, выпрямившись и смяв упаковку от пластырей в кулаке. — Я просто.. не знаю… Просто хочу тебя понять.
Наконец я посмотрела ему в глаза. Он молча изучал меня. Может, пытался придумать ответ, правда я не была уверена, хотел ли он вообще что-то объяснять. Забавно, за прошедшее время я не раз вспоминала те его слова, но только сегодня, случайно подслушав их разговор с Кириллом, поняла, что они как-то связаны с его детством.
Я совсем не знала, кто такой Глеб Голубин.
Он потёр предплечье и прищурился.
— Если бы ты решила сделать себе татуировку, что бы ты попросила изобразить?
Я моргнула, потрясённая его вопросом.