— Исключено, — ответил Матвей. — Борода. Забыли? И одежда. Люди обыкновенно смотрят на одежду и табличку на дверях кабинета, а не на лицо. Это тоже сведения из брошюры, которую я непременно напишу.
— А если бы он вас не взял?
— Такой риск, конечно, существовал, — согласился неожиданно для меня Матвей, — но, с другой стороны, если бы я явился к нему заблаговременно, у Белякова появилась бы возможность навести обо мне предварительные справки. Бог знает, что бы он раскопал на мой счет! Вдруг — правду? А так он просто принял меня на работу и пообещал выкинуть в открытый космос или закопать в пески Фольды, если я окажусь непригодным. Я обещал «стараться»; на том мы и порешили.
— Понятно…
— Это была с моей стороны чистейшая авантюра, конечно, от начала и до конца, — хмыкнул Матвей. — Зато я попал в команду. Меня сразу нагрузили самой грязной и тяжелой работой, но этого и следовало ожидать, так что я не роптал и был всегда бодр и весел. Что бесконечно раздражало беляковского помощника — Хмырина. Забавно оказаться в роли подчиненного, когда до сих пор ты был профессором, руководителем, словом — начальником. Я обнаружил, что в положении низшего из работников имеется собственная прелесть. Никакого груза ответственности. Никаких бесконечных совещаний, необходимости ломать чужое сопротивление (а оно всегда есть, даже когда кажется, что его нет). Отменяется запрет на употребление спиртного в компании с прочими участниками экспедиции.
— То есть? — не понял я.
— То есть, начальство не пьет с подчиненными, — объяснил Матвей. — Иначе они сядут на шею. А тут я мог делать что хотел. Если на меня орали за недостаток усердия, я молчал или огрызался себе под нос. Но этим неприятности, в общем, и заканчивались. Мы прилетели на Фольду, начали знакомство с местным населением. Пособирали образцы флоры, фауны, поискали полезные ископаемые. Все это делалось больше для виду. Главное, что интересовало Белякова, — живой товар, люди.
— А как вы учили их язык? — спросил я.
— Ну, я слыл «смышленым мужиком», — сообщил профессор Свинчаткин. — Вообще же существуют методики изучения языков ксенов «с нуля», без базовой основы. Этой методикой я и воспользовался. Беляков, однако, потребовал, чтобы я обучил и его некоторым речевым оборотам. Отказать я не мог, саботировать — тоже. — Матвей задумчиво почесал бороду. — Беляков научился довольно бойко изъясняться на их языке. И Качурин, кстати, тоже… Они-то и начали плести фольдам разные небылицы о том, какая чудная жизнь ожидает их на Земле.
— А что же вы? Противодействовали этим уговорам?
— Я пытался переубедить, но они меня не слушали. Фольдам, как и людям вообще, присуще стремление верить в лучшее. — Матвей бледно улыбнулся. — Я был их другом, и все же они мне не поверили. В результате три десятка фольдов согласились лететь.
— Скажите, Матвей Сократович, почему Беляков не оставил вас на Фольде? — спросил я.
— А что? — насторожился он.
— Лично я бросил бы вас на Фольде или подстроил несчастный случай, — объяснил я.
Матвей захохотал:
— Какой вы, оказывается, коварный и кровожадный, Трофим Васильевич!
— Все работорговцы такие, — сказал я.
— Беляков тоже такой, — перестав смеяться, подтвердил Матвей. — Но фольды сильно ко мне привязались. Если бы со мной что-то случилось, они могли отказаться и не полететь.
— Даже если бы это был просто несчастный случай? — не поверил я.
— Да, — кивнул Матвей. — Они испытывают ко мне род суеверной любви. В простом народе так иногда относятся юродивым. Я — их талисман удачи. Это началось после того, как я организовал спасение фольда, осужденного по требованию Белякова за кражу… Такой случай, надеюсь, вам известен?
— Да, — сказал я. — Нам с Анной Николаевной он очень понравился. Весьма остроумно.
Матвей выглядел очень довольным.
— То-то же! — сказал он и погрозил мне пальцем.
Я поскорее вернулся к прежней теме.
— Значит, фольды полетели с Беляковым добровольно?
— Да.
— А вы?
— Беляков обещал расправиться со мной, если я не подчинюсь. «Сейчас ты мне нужен, — сказал он, — потому что дикари идут за тобой, как стадо баранов. Радуйся этому и молись, чтобы такое отношение к тебе сохранялось впредь».
— А что мешало Белякову убить вас уже в открытом космосе, когда все фольды находились в его власти?
— Ничто, — ответил Свинчаткин. — Он, собственно, и собирался так поступить. Он допустил ошибку, перестав притворяться и начав обращаться с фольдами как с рабами. Это облегчило мне задачу, когда я поднял мятеж. — Он хмыкнул. — «Краснорожие дикари» были такими кроткими, совершеннейшими детьми, а «Сократыч» — таким простоватым мужиком, пусть и смышленым, но совсем не привыкшим повелевать людьми… Захарию Петровича ожидал крайне неприятный сюрприз. Я запер его, Хмырина, Качурина и еще троих в грузовом отсеке. Каюсь, я бесчеловечно заковал их в цепи. Мне до крайности понравилась предусмотрительность господина Белякова, который заготовил эти железа для строптивцев, буде таковые объявятся.
— Ясно, — пробурчал я.
Матвей внимательно разглядывал меня.
— Боюсь, вам не все ясно, Трофим Васильевич…
— Да? — удивился я. — А по-моему, господин профессор, вы очень прозрачно все излагаете.
Он явно потешался над моей недальновидностью.
— Хорошо. Продолжим. Итак, наш мятеж увенчался полным успехом… Вы знаете, что в старину захваченные в рабство свободные люди имели законодательно закрепленное право на восстание?.. Но я отвлекаюсь. Мы благополучно приземлились в лесу, в стороне от Пулкова, и, бросив Захарию с соратниками в трюме звездолета, спрятались в лесах. Разумеется, наш корабль хорошо видели из космопорта, поэтому за участь Белякова и прочих можно было не беспокоиться: через несколько часов их обнаружили и освободили. А у нас как раз хватило времени, чтобы скрыться.
— Почему вы сели на Земле, а не сразу повернули к Фольде? — спросил я.
— Подумайте, — приказал Матвей с таким видом, словно я сдавал у него экзамен и до сих пор все шло отлично, покуда я не споткнулся на очень простом вопросе.
Я подумал, но ничего не придумал.
— Когда мы подняли мятеж, топлива хватало только для возвращения на Землю, — объяснил Матвей. — До Фольды мы бы уже не долетели. Еще недоумения?
— Почему вы не сообщили о преступных намерениях Белякова властям? — спросил я.
— А как бы я это доказал? — возразил Свинчаткин. — Речь шла всего лишь о намерениях.
— Цепи в грузовом отсеке? — подсказал я.
— Мало ли для чего могут быть цепи… Остались с прошлого рейса, например. Может быть, у прежнего капитана было обыкновения сажать в железа провинившихся работников… Если бы я передал дело для судебного разбирательства, фольдов пришлось бы разместить где-нибудь на казенной квартире, в большой тесноте. Неизвестно, как бы они это перенесли. Уверен, мы потеряли бы человек пять — просто от болезней.
— По-вашему, в лесной землянке, среди нашей зимы, им живется лучше? — возразил я.
— А вы когда-нибудь пробовали сидеть взаперти, в чужом доме, в полной зависимости от неизвестных вам людей, не зная, как решится ваша участь? — вопросом на вопрос ответил Матвей. — У нас погиб только один соплеменник, да и то потому, что встретился маниакальному убийце. А вот в городе жертв было бы гораздо больше. Здесь, в лесу, мы свободны и ничего не боимся.
— Ага, — сказал я. — А грабежами вы, очевидно, пытаетесь набрать сумму, необходимую для того, чтобы нанять корабль до Фольды?
— Точно, — кивнул Матвей.
— И много вам недостает?
— Желаете благотворительствовать, Трофим Васильевич?
— Может быть, — не стал я отпираться.
— Нанимать придется контрабандиста, — сказал Матвей. — А это обойдется дороже. Думаю, у нас пока только треть суммы… — Он помолчал, обдумывая что-то, потом сказал: — Ну так что, все тайны, по-вашему, раскрыты?
— Наверное, — я пожал плечами, недоумевая.