Вскоре Вельяминов распрощался с Мышецким и, заявив, что идет на процедуры, двинулся через парк на поиски Софьи Думенской. Он не сомневался, что встретит ее где-нибудь возле «Беседки Свободы» — хорошенькой беленькой ротонды, построенной на искусственном холме, так, чтобы оттуда можно было со всеми удобствами любоваться горами.
Несколько раз он видел в аллее белое платье, но это оказывалась не Софья. Вельяминов, однако, не отчаивался, поскольку был гусаром, и вскорости действительно обнаружил искомую даму, однако не в «Беседке Свободы», а неподалеку от герм Гете и Шиллера. Представленные в виде древнегреческих божеств, без рук и ног, как бы надетые на кол, знаменитые германские друзья-поэты замыкали собою густую дубовую аллею. Софья задумчиво смотрела то на одного, то на другого. Она уже открыла рот, чтобы высказать какое-то соображение на счет увиденного своему спутнику, как перед нею вырос гусар Вельяминов и весело поклонился.
— Счастлив снова видеть вас, — произнес он.
Софья слегка насупилась и отступила на шажок.
— Мы разве с вами знакомы?
Он посмотрел на нее с улыбкой.
— Разве вы не помните меня, госпожа Думенская? Я — Вельяминов.
— Михаил, — сказала Софья, сразу же перестав дичиться.
— Софья, — и Вельяминов поцеловал протянутую ему руку.
Он ощутил крохотные рубцы на ее коже, как будто она несколько раз порезалась маленькой бритвочкой, и решил, что это произошло при заточке карандашей. Наверное, она рисует, как многие девицы, склонные к задумчивости и уединенному образу жизни, подумал Вельяминов не без умиления.
— Позвольте вам представить, — Софья обернулась к своему спутнику, — это Харитин. Мой… друг. — Она чуть запнулась перед словом «друг», словно хотела выделить его особо.
Вельяминов без малейшего удовольствия пожал сухую ладошку Харитина. Почему-то он чувствовал брезгливость по отношению к этому болезненному, изломанному красавчику.
— Харитин — это имя или фамилия? — спросил Вельяминов.
Софья восхитилась его способностью говорить бестактности, не ощущая ни малейшего смущения.
— Это имя, — мягко ответил Харитин.
— Ну, мало ли что может быть, — просто сказал Вельяминов. — Всегда лучше уточнить заранее.
Харитин посмотрел на Софью вопросительно, как будто не знал, что ответить. Софья улыбнулась Вельяминову.
— Вы правы, Михаил, — сказала она. — Вы что здесь делаете?
— Как — что? — удивился Вельяминов. — Что вообще русский человек делает в Бадене? Поправляет здоровье путем распития воды, воняющей тухлыми яйцами, ругает все немецкое и решительно не едет домой, потому что дома еще хуже.
— Ой, — Софья засмеялась. — Да вы ипохондрик!
— Здесь так принято, — ответил Вельяминов, очень довольный собой. — К тому же у меня была обширная практика. Учился у здешнего приятеля моего, Казимира Мышецкого.
Лицо Софьи потемнело.
— Мышецкий? Он здесь?
— А вы разве не знали?
— Нет.
— Мышецкий уверен, что вы его преследуете.
— Ну, если он так уверен… — Софья обменялась быстрым взглядом с Харитином. — Возможно, я постараюсь не разочаровать его…
Вельяминов пожал плечами.
— Черт с ним, с Мышецким. Скучный тип. Просто другие русские еще невыносимей. Вы любите говорить о болезнях, Софья Дмитриевна?
— Ненавижу, — сквозь зубы процедила Софья.
— Вот и я… недолюбливаю. А местное общество все помешано на болезнях. Точнее, они считают, будто помешаны на здоровье, но здоровье для них заключается в перечислении разных недугов и способов их исцеления.
— А вы чем недугуете? — спросила Софья.
— Вам правда интересно?
— Правда.
— Я недугую дротиком, пробившим мне левое легкое, — сказал Вельяминов. — Этот дротик очень больно из меня вытаскивали. Наш костоправ опасался, что лезвие было отравлено, поэтому он поскорее вышиб его из моего туловища. Чтобы лезвие не превратило мои внутренности в кашу, он протолкнул его насквозь, а потом налил в отверстие водки.
— Вы это всерьез рассказываете? — спросила Софья.
— А вам нравится?
— Очень… Для меня нет ничего слаще, чем послушать, как мучают красивого мужчину в военной форме, — отозвалась Софья. Она продела одну руку под локоть Харитина, другую — под локоть Вельяминова и медленно двинулась по дорожке парка. — Ну, продолжайте же, Вельяминов! — потребовала Софья. — Вы же видите, как я наслаждаюсь.
— Я пропущу все те слова, которые произносились нашим костоправом, пока он вынимал из меня дротик, — послушно заговорил опять Вельяминов. — Во всяком случае перед тем, как потерять сознание, я усвоил, что доктор желает мне только добра, а ведь это главное. Когда же я очнулся, то обнаружил себя в полевом госпитале. На мне было много твердых бинтов, а сверху нависала плоская медсестра с лошадиным лицом. В ее руке блестел шприц.
— Это прекрасно, — вздохнула Софья. — Жаль, что я не могла этого видеть.
— «Перевернитесь на живот, господин поручик!» — грубым голосом произнесла медсестра, — повествовал Вельяминов, краем глаза поглядывая на Софью.
— Божечка ты мой! — ахнула Софья. — Я сейчас упаду в обморок!
— Да-с, Софья Дмитриевна, вот так я и узнал о произведении меня в следующий чин, — добавил Вельяминов.
— Скажите, Вельяминов, вы танцуете? — неожиданно спросила Софья. — Или дикарский дротик вышиб из вас эти таланты?
— Отнюдь, — сказал Вельяминов с большим достоинством. — Гусарский поручик танцует при любых обстоятельствах.
— Я все хочу посетить какой-нибудь здешний общественный бал, — призналась Софья. — В отеле «Минерва», где я остановилась, устраивают хорошие вечера, да только до сих пор мне не с кем было пойти.
Вельяминов невольно перевел взгляд на Харитина. Тот смотрел угрюмо. Вельяминову показалось, что спутник Софьи вообще не слушает разговор, а блуждает мыслями где-то очень далеко.
— Я с радостью, — заверил Вельяминов, пожимая руку Софьи. — Давно уже следовало пойти, да я как-то обленился. Да еще этот Мышецкий действует расслабляюще… Желчный тип.
— Мышецкий — это который? — прищурилась Софья. — Казимир?
— Угадали. Он считает вас своим врагом, Софья Дмитриевна.
— У него есть для этого основания, — ответила Софья. — Поскольку он судится со мной из-за завещания княжны. Наверное, он вам уже рассказывал.
— В самых общих чертах.
— Это дело неинтересное, ни в общих чертах, ни в мелких, — сказала Софья. — Поместье — мое, такова священная последняя воля моей благодетельницы. Оспаривать ее — нарушать завет старушки, ничем не погрешившей ни перед Боженькой, ни перед людьми… Ничего, добрый Боженька все видит со своего пухового облачка в небесах, он все управит в мою пользу. Я ведь сиротка, Вельяминов, полная сиротка, а Божечка никого так не любит, как сироток.
Вельяминов покачал головой.
— Менее всего вы похожи на «сиротку», Софья Дмитриевна.
— Да? — Она прищурилась.
— Вас жалеть не хочется…
— Какой вы нерусский человек, Миша. Русскому человеку всегда хочется кого-нибудь жалеть.
Вельяминов кашлянул и спросил:
— Вы, стало быть, все еще в Лембасово обитаете?
— Стало быть.
— Ну, и как там развиваются события?
— В Лембасово?
— Да.
— Если вам о ком-то определенном хочется узнать, Вельяминов, то скажите прямо. Незачем ходить вокруг да около в надежде, что я угадаю.
— А вы разве не угадываете, Софья Дмитриевна?
— Если и так, — не стала отпираться Софья, — то что же препятствует мне мучить вас? Я ведь только что рассказывала, как обожаю смотреть на страдания красивых мужчин в военной форме.
— Будет вам, — сдался Вельяминов. — Не дразните меня. Расскажите, как поживает Тамара Вязигина.
Софья погрозила ему пальцем.
— Вот вы какой бесчувственный! Расспрашиваете про одну женщину у другой! Ладно, так и быть: Тамара Вязигина вышла замуж за Потифарова.