— Мы не отяготим тебя нашими надеждами, если ты об этом.
Слова должны были уязвить. Но он ощутил облегчение.
Колонна перестроилась. Командующая Редоне со свитой вылетела из города, чтобы занять место во главе.
Копыта взбили снег на траве, когда Галар Барес осадил коня перед Варезом. Лицо капитана налилось кровью на холоде. — Варез!
— Сир.
— Ваша рота под моим началом, как и седьмая, девятая и третья. Мы составляем правый фланг.
Варез кивнул.
— Ребл поведет их в долину.
— Мы будем драться сегодня?
— Если пожелает Урусандер.
— Его нагоняют сумерки, — сказал Листар.
— Как всех нас, Листар, — отвечал Галар, хватая поводья.
Командующая Торас Редоне пошатнулась в седле и с трудом выпрямилась. Лицо ее было отекшим, глаза мутно-красными. Едва Фарор Хенд оказалась рядом, она улыбнулась ей. — Знай я, что сегодня тот день…
— Сделали бы что?
Улыбка Торас стала шире. — Сбавь тон, милочка. И сопровождай вопросы словом «сир», если не против. Да, я ограничила бы выдачу вина. В животе кисло, он стал таким обширным, что остается много места для неприятных мыслей.
Фарор Хенд привстала в стременах, изогнулась, озирая колонну. И снова села. — Ваша тревога не притушена, сир? Не утонула? Все еще барахтается в темном нектаре?
— Ты слишком трезва для совести, Фарор Хенд.
— Не озабочивайтесь, сир, ибо мои слова кончаются. Скоро раздастся последний крик — и молчание.
— Ты сдаешься слишком легко, — ответила Торас. — И жизнь отдашь в битве так же легко? Не ты ли обручена с героем войны? Почему ты не с ним? Возможно, он уже ждет в долине Тарн, эта мысль и привела тебя в отчаяние?
Фарор закусила губы, подавляя резкий ответ. — Кагемендра Тулас может быть там. Герой в поисках очередной войны.
— Спорим, против тебя он беззащитен, — сказала Торас. И, словно уловив невысказанный ответ, продолжала: — Значит, выбрал меньшее зло. Отлично его понимаю. Калат Хастейн всегда светил слишком ярко для моих мутных глаз, слишком сиял добродетелями, слишком легко прощал — какими бы чудовищными ни были мои грехи. От него у меня подгибались коленки, стоять рядом значило дрожать в тени его благочестия. Удивительно ли, что я потянулась к любовнику?
— Галар Барес заслуживал лучшей.
Торас Редоне ответила не сразу. — Я имела в виду вино, конечно же. Что за добрая шлюха, так быстро отдававшая мое тело иным наслаждениям.
Фарор Хенд на миг закрыла глаза и сжала зубы, закусив ярость.
Командующая же хохотала. — Война, что за комедия. Слишком грубая в жестокости, слишком явная в трагичности. Погляди лучше на мирную жизнь, узри тихие — но не менее зверские — битвы души. День за днем, ночь за ночью. Солдат грезит о простоте войны. Да, да, все носящие мечи — трусы. Мир, милочка, самое кровавое из испытаний.
— Я вижу совсем иначе, сир.
— Неужели? Не думаю. Вместо поисков мужа ты понеслась в Легион Хастов. Вместо того, чтобы занять имение и отдать сердце, сидишь на моем плече, будто ворона, быстрая на осуждение, но такая медлительная, когда нужно обратить недрожащий взор на себя. — Она повела рукой. — Но приветствую твою злость. Ты мой утыканный гвоздями щит, Фарор Хенд. Я приближаю тебя, дабы ощущать боль шипов, и пусть кожа на груди, над сердцем проколота, впереди битва. Там я буду как дома.
— Вы не полезете в самую гущу, сир. Я не позволю.
— Да? И за что такая милость?
— Ну нет, — бросила она. — Не милость, совсем напротив.
Торас Редоне отпрянула и с трудом удержалась в седле. Лицо вдруг окаменело, улыбка пропала, глаза устремились вперед, к тому, что ждало их всех.
За внутренним мостом Келларас спешился, подошел к воротам Цитадели и отдал поводья конюху. Суровый фасад нависал над двором. «Выглядит не храмом, крепостью. Что не совсем необычно — если подумать, слишком часто одно требует другого». Мысль о вере, которой нужна оборона, вдруг выбила его из колеи, словно граничила с мрачным откровением. Однако офицер одернул себя и уверенно зашагал по широкой лестнице.
«Философы не могли не заметить… мои внезапные озарения бредут по хорошо набитой тропе мысли, не сомневаюсь. Достойная вера не нуждается в защите. Да, не бывает внешней угрозы вере, разве что полное истребление верующих. Но даже убийство плоти не вредит внутренней вере.
Нет, истина горька. Единственный враг веры обитает в душе. Лишь сам верующий может обрушить на нее разрушительную силу.