Они прошли под арку и оказались на замусоренном дворе, замерев при виде покрытых снежком трупов.
Джинья потянула руку, вырываясь.
А он вдруг оказался подавлен болью. Кровь пошла из раны от меча, и вся борьба оказалась проиграна — его охватила темнота, он падал… хотя за миг до бесчувствия услышал крик Джиньи и ощутил, как удаляется ее ладонь.
Когда он открыл глаза, то лежал на спине, и снег там успел растаять. Джинья стояла на коленях рядом, она стащила одеяло и укрыла его. Он видел слезы на щеках. — Что такое?
— Ты упал в обморок. Была кровь. Я думала… думала, ты умер!
— Нет, — отозвался он. — Не умер. Просто рана вспомнила меч.
— Не нужно было мне помогать.
— Я не мог не помочь, — сказал он, отгоняя внутреннюю слабость, и сел.
Она утирала щеки. — Думала, я остаюсь одна. Снова. Вренек, я не смогу с тобой. Все потеряла, ничего нет, и пусть так и будет.
Он смотрел, как она встает, смотрел, как он отрясает корку снега с голых тощих коленей, видел трещины и шрамы на красной коже. — Не заставляй меня надеяться, — сказала она. — Это нечестно.
— Ты меня бросаешь?
— Я сказала! Я не могу с тобой!
— Не умирай в том переулке, Джинья.
— Хватит слез. Не умру. Я живучая. Им нас не убить. У меня запасена еда. Не все взрослые плохи, Вренек. Не думай так, или станешь совсем одиноким. — Она огляделась. — Здесь можно найти плащи и настоящие одеяла — даже конские попоны. Не все склады сгорели. Я поищу и что-нибудь найду. До смерти не замерзну.
— Обещаешь?
— Обещаю, Вренек. Ну, когда пойдешь назад, огибай селение. Не ходи по главной улице. Кое-кто на тебя зол за твои слова. Путь долгий, но ты иди по полям. Скажи, что так сделаешь. Скажи!
Он утер глаза и нос. — Я пойду по полям.
— И матери ничего не рассказывай.
— Не буду. Но я там надолго не останусь.
— Останься с ней, Вренек. Уйдя, ты разобьешь ей сердце.
— Сделаю как лучше.
— Хорошо. Очень хорошо. — Она кивнула в сторону ворот. — Иди же.
Грусть язвила его сильнее, чем все прежние раны; но он стоял прямо. Холод забирался под мокрую рубашку, полз по спине. — Прощай, Джинья.
— Прощай, Вренек.
Тут, вспомнив огорчение при виде уходящего Орфанталя, он бросился к ней и крепко обнял, и резкая боль в ране и прочих местах показалась очень уместной.
Казалось, она съежилась в его хватке — и тут же начала отрывать руки, взяла его за плечи и развернула, чуть толкнув в спину.
Он пошел к воротам.
Вренек собирался пересечь поля, как и обещал. Но не собирался возвращаться домой. Ему хотелось кое-что исправить, ибо даже в таком мире некоторые вещи нужно исправлять. Мама будет дома, когда он вернется, позже — и тогда он сделает все что нужно. Он с ней помирится.
Но сейчас он выждет сумерек, чтобы скрыться от чужих глаз, потом пойдет и заберет копье, которое зарыл в снег у старого каменного корыта.
Ему одиннадцать, и кажется, последний год был длиннее всей жизни. Как будто десять ему было вечность назад. Но в том-то и дело: ему никогда не будет снова десять.
Солдаты ушли на восток, в горелый лес.
Он найдет их там. И сделает то, что правильно.
— Что ты делаешь? — спросил Глиф спокойно.
Вздрогнув, встрепанный мужчина поднял голову. Он сидел у груды камней, вытащенных из мерзлой почвы вдоль края луга. Руки были грязными и в крови от царапин, ногти сломались. Он носил обожженную волчью куртку не по размеру. Рядом, на засыпанном снегом грунте, валялись меч легионера и ножны, и перевязь.
Незнакомец не ответил, глядя на лук в руках Глифа — стрела наложена, тетива туго натянута.
— Ты на стоянке моей семьи, — пояснил Глиф. — Ты закопал их под камнями.
— Да, — шепнул мужчина. — Я нашел их здесь. Тела. Я… я не мог смотреть. Прости, если я сделал неправильно. — Он осторожно встал. — Можешь убить, если хочешь. Я не стану скорбеть по миру, его покидая. Не стану.
— Не наш путь, — кивнул на камни Глиф.
— Прости. Я не знал.
— Когда душа ушла, плоть — ничто. Мы относим мертвецов на болото. Или в лес, в густую и темную чащу. — Лук чуть дрогнул в руках. — Но это, это зря. Ты прячешь тела, чтобы дома было чисто, но здесь никто уже не живет.
— Кажется, — заметил чужак, — ты здесь живешь.
— Они бы сгнили ко времени следующего моего возвращения. Только кости. С ними, — добавил Глиф, — было бы легко жить.