— Вренек.
— Давай, славный Вренек, выбирай своего поборника.
Вренек выбрал одного солдатика и поставил напротив фигурки лорда. — Так, милорд?
Старик нахмурился. — Я должен выбрать еще одного.
— Двое на одного?
— И что? Один из моих умрет.
— Как мы устроим сражение магией, милорд?
— Как? Разумеется, броском костей.
— Как вы узнали, что один ваш умрет?
— Магия требует мяса, Вренек. Кровь в руке тепло уходит, что-то сломано, что-то умирает. Непростительное преступление.
Милорд уставился на солдат. — Милорд, мы боги?
Старик фыркнул: — Куда меньше, меньше себя самих. Игрушечные солдаты и куклы, марионетки и скучные записки. Мы завистники и злобные манипуляторы. Полные тайных целей, расточаем свои жизни ради причуд. Полные безнадежного отчаяния, выковываем уроки — но кто смотрит? — Он горько, едко засмеялся. — Всё в отходы, милый друг, всё в шлак.
Старик зарыдал. Выждав, Вренек схватил второго вражеского мага и повалил лицом в грязь.
— Скоро, — сказал на скаку лорд Вета Урусандер, — начнется таяние. Вода наделена волей, и воля ее вовсе не случайна. Она находит кратчайшие пути в низины, туда, где сможет отдохнуть. Когда ручьи выходят из берегов, потоки сливаются в реку, вода всё выше. Выплескивается и находит убежища в лощинах и колодцах, ямах и канавах. Ребенком я сильней всего любил время разливов. Эти пруды холодной, ледяной воды — в ней появлялись водяные жуки, откуда — не знаю, но жизнь им была отведена краткая, ибо пруды постепенно высыхали.
Ренарр ехала с ним бок о бок. Они не остались в авангарде Легиона. Далеко впереди Хунн Раал и его капитаны командовали ощетинившейся головой армии, сразу позади скрипела карета верховной жрицы Синтары, в которой сидели также одноногий Сагандер и юная Шелтата Лор. Инфайен Менанд скакала около кареты. Ренарр и командующий оставались как бы наедине.
— У меня был кувшин, — продолжал Урусандер. — Целыми днями я ловил жуков и отпускал в ручьи. Всего сильней мне хотелось спасать их мелкие жизни. Видишь ли, в отличие от жуков я знал будущее. Это налагало ответственность, пусть я был молод. Долг. Я не мог стоять в стороне, сдаваясь жестокой природе.
— Водяные жуки, наверное, размножались в оставшейся грязи, их яйца ждали следующего разлива.
Урусандер вдруг замолчал.
Ренарр обернулась, чтобы увидеть маршировавшую сзади роту. После полуденного отдыха солдаты надели доспехи, приготовили оружие. Разведка доложила: враг скапливается на южной стороне низины. Похоже, никто не заинтересован оттягивать битву. Завтрашняя заря не принесет света — не здесь, так близко от столицы. И все же Ренарр немедленный бой казался опасным. Солдаты устали после похода.
— Значит, я убивал, думая о милосердии? — резко сказал Урусандер.
— Ты был ребенком, да. В таком возрасте мы легко играем в богов и богинь. Сделай рытвину на краю, осуши лужу. Вороши ил и грязь, тревожа обитателей дна. Мы несли лишь угрозу живности, даже не знавшей о нас. Губили жизни, проявляя бездумную волю. — Она помолчала, пожимая плечами. — Таяние создает мир разливов. Год за годом. Все, что ты изменял, постепенно вернулось на круги своя. Ты же вырос телом, ушел дальше, к более взрослым делам, взрослым интересам, взрослым желаниям.
— У тебя голос старухи, Ренарр, не молодой женщины. Рядом с тобой я чувствую себя малышом. Где ты взяла мудрость? В шатрах шлюх? Вряд ли.
«Может, Урусандер, под жадной тяжестью твоего сынка. Вот тебе самозваный божок, хотя далеко миновавший возраст детских заблуждений. Взгромоздился на меня, сунул внутрь, слыша тихий возглас боли и видя двойное отражение в глазах. Так любая женщина, которую он брал, видела этот неистовый взгляд — мальчишку, не сумевшего отыскать в себе мужчину. Никакой торчащий член не мог даровать ему эту привилегию.
Для твоего сына, Урусандер, любая женщина была шлюхой».
— Ты спутал возраст с мудростью, — ответила она. — Шатер шлюх был мне храмом. Благие мгновения скопились в целые года. А клиенты бросали мне бесполезные монетки, думая, будто совершили удачную сделку, избавились от грустной, неприятной правды. Подумай, сир, какой жалкой неудачей становится секс без любви. Половой акт оскверняет тело и душу, все их стоны и вздохи в ночи не заменят того, от чего они добровольно отреклись.