Прищипнув пальчиками какой-то волосок или нитку, Шелтата вздохнула: — Боги мои! Милорд, вы ведь понимаете, что воздаяние имеет тысячу значений, десять тысяч — даже бесконечное число. — Полная рука взяла бокал вина и поднесла к губам. Небрежный глоток. — Что, если жертва равнодушна к злату? Презирает деньги? Отрицатели из леса могут лишь оплакивать потерю деревьев или гибель любимых. Сколько телег с награбленным добром их ублажат? Сколько посаженных деревьев или восстановленных хижин? Сколько нужно поставить памятников погибшим? Воздаяние, — сказала она, снова отпив вина, — может жить в настоящем и обещать праведное будущее, но корни его в презренном прошлом. Сам мир игнорирует уроки, порождая род за родом. Но в конце, милорд, единственным воздаянием будет возвращение к дикости, которую цивилизация уничтожила и поработила. Воздаяния не обрести компенсациями, признанием вины и сомнительными сделками. Оно обретается в тишине исцеления, а тишина наступает, когда сгинут преступники и их род, сама их цивилизация уйдет.
Урусандер обернулся, в глазах горел почти восторг. — Разумный аргумент, Шелтата Лор. Я обдумаю твои слова. — Он поглядел на Ренарр. — Она твоя ученица? В тебе поистине много талантов, Ренарр: пробудила такой живой ум.
Шелтата фыркнула. — Живой ум, милорд, был выкован в забвении и небрежении задолго до нашей встречи с Ренарр. Не так ли бывает всегда? Изоляция оттачивает внутренний голос, безмолвный диалог с самой собой, хотя в каждом из нас есть много личностей. Иные уродливее прочих.
В голосе Шелтаты таился вызов.
— Не вижу в тебе ничего уродливого, — сказал Урусандер спокойно.
— Юность позволяет душе маскироваться, милорд. Но этого хватает ненадолго. Сейчас, сир, вы очарованы тем, что видите. Но что, если во мне таится порочный и злобный демон? Тварь в шрамах, помнящая каждую рану?
— Тогда, наверное, — отвернулся к окну Урусандер, — стоит пригласить тебя в нашу компанию.
Ренарр со вздохом завозилась в кресле. — Твои солдаты не требуют воздаяния, отец. Их потери не вернешь. Нет, они хотят богатства и земель. Хотят разграбить имения знати. Хотят титулов. Погляди же: желания их ничтожны, но они стали белоснежными, любое неуклюжее побуждение благословлено. Удивляться ли, что они наглеют?
— Я ежедневно ублажаю их желания, Ренарр. Если бы я не принял бремя, нашелся бы кто-то другой.
— Хунн Раал, — подала голос Шелтата и налила вина в кубок. — Вот это урод так урод.
— Легион готовится к походу, — сказал Урусандер, всматриваясь во что-то за окном. — Отсутствие Халлида Беханна больше не будет нас задерживать.
Ренарр всмотрелась в отчима и ответила: — Не по твоему приказу? Не в ответ на твою волю? Тебя так и будут тянуть, ты увлечешься потоком самолюбивого негодования?
— Ты советуешь отвергнуть желания солдат?
— Я ничего не советую, — отозвалась она.
— Да, — мурлыкнула Шелтата Лор, — она слишком умна для этого.
— Рано утром, — произнес Урусандер, — я пошел проверить дозоры. Охрана лагеря стояла неподвижно, вся белая. Словно вырезана из мрамора. А я здесь — скульптор, создатель армии каменных воинов. Три тысячи каменных сердец стучат, три тысячи грудных клеток вздымаются. И я дрожу — как всегда, когда пришло время отдать приказ выступать, искать битв, видеть, как сломают мои создания. — Он поднял руку и оперся о свинцовый переплет. — Ужасная истина. Сколь бы не воображал я армию столь совершенную, что ей не нужно вынимать клинки, нести смерть и гибнуть, я понимаю истину. Все и каждый солдат был иссечен, мягкая плоть срублена и заменена на нечто иное. Остался лишь камень, холодный и жесткий. Намерения и чувства — ничто. Они существуют лишь ради приказа уничтожать.
Повисло молчание, но Шелтата растянулась на диване и сказала небрежным тоном: — Скорее всего знать сдастся, милорд. Битвы не будет. Просто покажите меч и волю за ним, и враги склонят колени.
— Если так, — отозвался Урусандер, — они оставят поле брани, сохранив домовых клинков. Столкновение лишь отсрочится. — Он повернулся лицом к комнате, к женщинам. — Этого не понимает Хунн Раал. И верховная жрица. Брак выиграет нам лишь неловкую заминку. Какое именно благородное семейство первым откажется от земель? — Он махнул рукой. — Двойной трон — чепуха. Соединение рук, светлой и темной, не дарует мира.
Шелтата медленно села, сверкая глазами. — Вы намерены их предать. Своих солдат.
— Я желаю мира. Всегда желал.
— Хунн Раал позаботится, чтобы вы умерли. Верховная жрица Синтара передаст ему кинжал со всеми благословениями, которые измыслит.
— Мы пойдем на битву, — голос Урусандера вдруг стал холодным. — Заставим знать сражаться. Разобьем домовых клинков, оставим знати последний шанс провести переговоры. И будет воздаяние.
— Все, чтобы убрать Хунна Раала.
— Я выкую прочный мир.
— Хунн Раал…
— Беззаконный убийца. Я передам его Легиону Хастов и разрешу покарать.
Шелтата ухмыльнулась: — Первый жест примирения.
Смотря на них, Ренарр не понимала, кто вызывает большее отвращение. Так что притушила эмоции, мысленно отвернувшись от обоих. Все это не важно. Они не важны. «Зима разжимает хватку над Легионом. Лагерные шлюхи обоих полов жадно дышат, видя поток монет, торопливо перепихиваются. Они же знают. Понимают. Мы идем в поход. Готовы проложить жаркий путь сквозь зиму. Возбуждение раздувает похоть, ибо похоть имеет так много вкусов. Пришло время попробовать все.
А меня это не заботит. Уже нет.
Отчим нашел, в чем его долг. Готов взять руку Матери Тьмы. Не столь уж большая уступка со стороны лорда Урусандера. Он всегда желал принести себя в жертву, отмести все личные дела и нужды. Да он жаждет таких моментов, таких жестов. Так он ставит себя выше нас, мелкого народа.
Благородные поступки, павлин распускает хвост. Ничего для себя, всё для зрителей. Что ж, будем откровенны: именно нежелание действовать кажется добродетелью, и ее властью он заставит королевство проглотить столько правосудия, сколько возможно.
Но и тогда он не одобрит низменные стремления солдат, и они увидят в нем предателя. Хотя и это покажется добродетелью. И это сойдет по вкусу за жертвоприношение.
Впрочем, всё не важно.
Вскоре я буду стоять с Урусандером в Цитадели. Увижу, как он снова становится супругом. Увижу церемонию свадьбы. Увижу первые деяния нового правителя. Первые жесты примирения, воздаяния, надежный путь к справедливости — такой, какая никому не понравится. Но жить с ней будет можно.
Пыль станет опускаться. Будет облегчение. Восторг. Буря прошла. Всё позади…»
Она встала. — Прошу прощения, милорд. На сегодня урок Шелтаты окончен.
Впрочем, Урусандер уже снова стоял лицом к окну; только сейчас Ренарр расслышала топот. Легион снимался с лагеря. Лорд кивнул ее словам и добавил, словно только что подумав: — Приготовления займут известное время. Мы выходим поутру или, возможно, через день.
— Даже голова кружится, — тихо промолвила Шелтата Лор, улыбаясь вину в бокале. И громче: — Милорд, прошу вас в день правосудия пощадить мою мать.
Видя, что Урусандер не желает отвечать, Ренарр выскользнула из комнаты.
* * *
— Нужна будет процессия, — заявила стоявшая у алтаря верховная жрица Синтара. — Свет священных лампад, сравнимый с сиянием зари. Я во главе. Пробужденный Свет наполнит мою персону, яркий как солнце и даже чище. Заря станет первым благословением каждого дня.
Сидевший на каменной ступени Сагандер всматривался в женщину, полуприкрыв веки. Полезно бывает впечатлить толпу, но в жрице слишком явно просматривается склонность к тщеславию. Ей недостает тонкости. — Я говорил о Шелтате Лор. Забота о шлюхе непозволительна. Шлюха порождает других шлюх даже среди детей. Поведение взрослых соблазнительно, ни один ребенок не сможет…
— Как я понимаю, — прервала его Синтара, — дочь Тат Лорат никогда не была ребенком. Говорю вам, она слишком порочна для храма. Удивительно, как благословение белизны остается на плоти столь испорченной особы.