— Считаешь себя смелым, Сильхас Руин?
— Без сомнения!
— Тогда… отложи меч.
— Сдаться?
— Ты так это назовешь?
— Они возьмут город! Поставят второй трон! А, ты, консорт, будешь изгнан!
— Все это, — отозвался Драконус, — не откровение.
Сильхас Руин покачал головой. — Никто не посочувствует твоему бедствию, Драконус. Не после всего. Пролилось слишком много крови.
— А, и это ты тоже вменяешь мне в вину?
— Тебя будут гнать…
— И тогда они, — вмешался Келларас, словно расталкивая мужчин, — разобьют сердце Матери.
Голос его заставил замолчать и Драконуса, и Сильхаса; последний беспомощно повернулся к капитану.
— Итак, — сказал Драконус после долгой паузы, — чего ты от меня ждешь?
— Она слушает, лорд Драконус?
Тот покачал головой: — Сейчас это наш мир, старый друг, — и добавил, чуть склонив голову: — Вижу, рука твоя не оторвалась от меча. Значит, никакой капитуляции.
— Мы не можем, — бросил Сильхас. — Слишком многое мы проиграли. Проиграли всё.
Драконус неспешно кивнул, задумавшись и сузив глаза. Встал, ожидая.
Сильхас Руин колебался.
Слезы заполнили глаза Келлараса, но он не мог отвернуться. «Нет. Сильхас, не делай так».
— Достойное дело, лорд Драконус, отступить в сторону.
— Я уже отступил. Думаешь, я сам добивался роли консорта?
— Тогда… отступись снова.
— А, понимаю. Получается, один все же должен отступить.
— И…
— Достойное дело, — закончил Драконус и кивнул, отводя глаза.
«Она не простит тебе, Драконус. Не соглашайся. Я тебя понимаю. Я нашел такую любовь, любовь, что не отпускает тебя ни на миг. Сильхас готов сделать честь врагом, убийцей любви». — Он набрал воздуха, чтобы сказать…
— Ты говорил о моих домовых клинках.
— Когда я приехал, сир, их знамена были видны на севере. Идут по лесу колонной.
— Ага.
— С ними мой брат Аномандер.
Келларас вздрогнул.
— Но, — продолжал Драконус, — ты все же просишь командования.
— Вы отлично знаете его дилемму, — резко сказал Сильхас. — Она запретила ему обнажать меч.
— И вы верите, сир, что он не нарушит запрета?
— Он Первый Сын Тьмы!
Тихая, слабая улыбка смягчила суровое лицо Консорта, но он не поднимал глаз. — Как скажете. Полагаю, вам лучше знать замыслы брата. Очень хорошо. Но своих клинков я сохраню. — Он повернул голову и смерил Сильхаса тусклым взором. — В изгнании.
Сердце дрогнуло в груди Келлараса, заставив задержать дыхание.
Сильхас Руин имел достоинство поклониться. Или то была непреднамеренная насмешка? Келларас никогда не сможет простить его… — Лорд Драконус, вы пойдете с нами?
— Вскоре. Дверь прямо за вами. Ждите меня в коридоре.
— Попрощаетесь?
Вопросом он словно отвесил Драконусу пощечину. Тусклые глаза вдруг засияли, но лишь на миг. — Сильхас, — произнес он тихо, — ты разум потерял?
Командир набычился, словно не понимая, какую рану нанес Драконусу. Келларас подошел и схватил его за руку. — Скорее, сир.
Он почти тащил Сильхаса к двери. Пошарил рукой и кое-как нашел засов. Дверь открылась в сиянии света, почти ослепив его. В последний миг, проталкивая Сильхаса через порог. Келларас оглянулся.
Консорт стоял и смотрел им вслед. Муж, лишившийся любви, ощутивший на губах холодный поцелуй чести. Единственный здесь, кто знал, что такое мужество.
Келларасу никогда не забыть этого взгляда.
* * *
Едва они ушли, Драконус устало махнул рукой, и Гриззин Фарл появился из темноты.
Азатенай подошел и положил руку на плечо Драконуса. — Прости, я не смог защитить твою любовь.
— Ты никогда не мог. Кажется, я тоже.
— Не знал, — вздохнул Гриззин, — что любовь умирает множество раз.
Драконус хмыкнул: — У нее врагов без счета, дружище. Без счета.
— Почему, интересно?
— Для тех, что не знают любви, она — слабость. А попавшие в горькие, сладкие объятия ведут жизнь в осаде.
— Слабость? Вот суждение, рожденное завистью. А твоя осада… — Гриззин снова вздохнул, качая головой. — Мне ли изрекать глубокие истины? От меня сбежала жена!
— Твоя любовь ослабела?
Гриззин некоторое время обдумывал вопрос. — Увы, ни в малейшей мере. А она… спорим, она может швырнуть горшок через половину материка, словно через комнату?
— Ну, — улыбнулся Драконус, — я видел, как ты пригибаешься от малейшего звука.
— Да, любовь ее тверже железа.
Мужчины замолчали. Драконус шагнул к двери. Гриззин не сделал шага следом. — Драконус?
Консорт чуть вздрогнул, но не повернул головы. — Да?
— Куда ты пойдешь?
— Так далеко, чтобы услышать, как рвется связь.
Гриззин быстро отвел взгляд, пряча внезапный наплыв чувств. Заморгал во тьме. Услышал, как отворяется и закрывается дверь. И лишь тогда шепнул: — Прости.
Потом пошел искать ее. Любовь не будет тянуться, ее не нужно будет рвать. Он принесет Матери Тьме слова, подобные острому ножу. Он ведь, в конце концов, Защитник Пустоты.
* * *
Едва жители вышли на улицы, привлеченные чем-то тревожным и невыразимым, как странная лихорадка поразила беспокойные толпы. Словно зараза проникла с потоками воздуха, слишком медленными и беспорядочными, чтобы зваться ветром или вихрем; и зараза похищала разум, навевая жажду насилия. Бывают времена, когда народы бредут без цели, выбиваясь за границы цивилизации под слепящий свет или в кромешную тьму, навстречу воплям в ночи или обжигающему поцелую пламени. Но иногда отход бывает не так ярок, хотя более глубок. Откровение побивает лихорадку, поглаживая лбы холодным воздухом, и отступают судороги, высыхает пот. Начинается новый день. Откровение, увы, несущее сокрушающую истину всем, кто желает открытий.
«Мы из множества, мы общность цивилизации, мы плоть и кровь порабощенного тела. Шаг в сторону привел под топор палача, и голова нам уже не хозяйка. Катится без руля и ветрил, отзвуки удара толкают ее то туда, то сюда. Движение можно принять за жизнь. Моргают веки, и глаза загораются огнем разума… но нет, это лишь отраженный свет. Рот отверст, губы отвисли, вялые щеки прилипают к полу.
Недавние рабы, мы бредем без цели, но внутри горит ярость. Это, говорим мы друг другу, была не наша игра. Их. Это, вопим мы собравшейся толпе, наш последний спор с беспомощностью.
Конец! Покончим со всем!»
Но толпы глупы. Злобные вожаки растут, как сорняки среди брусчатки. Валят один другого, кусают и рвут ногтями. Строят жалкие империи среди доходных домов, на углах сходящихся улиц. Кто-то вылез из канализации. Другие падают в нее. Громилы венчают себя коронами и сидят, наслаждаясь, на дешевых тронах. Мечта о свободе пожирается, один кровавый укус за другим, и вскоре новая голова порабощает тело. Возвращается спокойствие.
До новой лихорадки.
«Да, точно», размышлял Райз Херат, шагавший с Эмрал Ланир сквозь открытые ворота Харкенаса, в толпу, «должен быть иной путь. Конец описанного мною цикла. Отход свершается народом, забитым до одурения, подавленным несправедливостями. Для таких любая перемена — самая ничтожная — кажется вечной революцией. На деле же она кружится, пожирая себя, на краю катастрофы и потери всякого управления. Шатается, но так и не падает. Когда нет правителя, править должны все; но прежде всего они должны овладеть собой. Если некому охранять ценности здравого общества, каждый из нас должен принять их в душу. Но потребуется еще большее… ах, Бездна побери, я совсем потерял разум.
Лихорадка пылает в моем черепе, жар надежды и оптимизма. И даже любви, она кружит сверху, как дракон Эндеста.
Отсеченная голова на полу еще строит рожи, еще дергается. И в глазах блестит именно свет разума, хотя угасающий — ибо армии готовы встретиться. Но увы, напоминание пропадет втуне.
Мы яримся, хотя за спиной нет ничего. Смотрим в будущее, но у него нет лица, лишь зеркало, и мы отражены, постаревшие, но не поумневшие. Усталость катит приливом, несется стечениями, и никакой водоворот не сулит блаженной передышки».