«Может, Урусандер, под жадной тяжестью твоего сынка. Вот тебе самозваный божок, хотя далеко миновавший возраст детских заблуждений. Взгромоздился на меня, сунул внутрь, слыша тихий возглас боли и видя двойное отражение в глазах. Так любая женщина, которую он брал, видела этот неистовый взгляд — мальчишку, не сумевшего отыскать в себе мужчину. Никакой торчащий член не мог даровать ему эту привилегию.
Для твоего сына, Урусандер, любая женщина была шлюхой».
— Ты спутал возраст с мудростью, — ответила она. — Шатер шлюх был мне храмом. Благие мгновения скопились в целые года. А клиенты бросали мне бесполезные монетки, думая, будто совершили удачную сделку, избавились от грустной, неприятной правды. Подумай, сир, какой жалкой неудачей становится секс без любви. Половой акт оскверняет тело и душу, все их стоны и вздохи в ночи не заменят того, от чего они добровольно отреклись.
— Отчего же отрекались те мужчины и женщины?
— Ну, думаю, от достоинства.
— Всего лишь?
— Нет. Если душевная близость — благо…
— Да?
Ренарр отвела глаза, делая вид, будто услышала неожиданный звук сбоку. Это помогло спрятать нежданную, неприятную ухмылку. — Слишком хрупкое. Слишком хрупкое благо для нашего мира. — Улыбка не хотела уходить, напоминая о множестве горестей и страданий. Наконец она погасла. Ренарр снова могла повернуть голову, показывая мужчине спокойный профиль.
— Ты смущаешь меня, Ренарр.
— Годы усердного обучения принесли мне нежданный дар. Но и ты с ним знаком. Поглядеть на нас: две хладнокровных сироты. Корни подрыты чужеземными идеями, неожиданными открытиями и ужасными озарениями. Твоя вечная жажда справедливости, сир, лишь кружит у тайны простых истин. Мы всегда думаем, как судить других, не себя. Так добродетель делается оружием, так мы радуемся, видя чужую кровь.
— Соблюдение законов — единственный путь цивилизации.
— А в неизбежных исключениях лежит падение цивилизации. — Она покачала головой. — Мы уже спорили, но я снова говорю тебе: пусть любой закон подчинится внутреннему достоинству. Вот один-единственный закон, сир. Уважение к любому гражданину, любому порабощенному скоту, любой добыче охотника — нельзя отрицать все нужды, но, служа им, нельзя забывать о трагедии тех, что нам служат.
— Народ не настолько просвещен, Ренарр, чтобы думать так.
— Ты осудил, ты исполнился негодования.
— Возможно, слишком многие заслуживают лишь негодования.
Ренарр кивнула. — Да. Слишком много богов и богинь в нашем мире и во всех остальных.
— Я лишь фигура на носу корабля, — сказал Урусандер.
Ей не было нужды отвечать. Слишком все очевидно для долгих разговоров.
— Я боюсь Хунна Раала, — добавил старик.
— Как все мы.
* * *
Сагандер ерзал, слезящиеся глаза вновь и вновь искали несуществующую ногу. Он облизывал губы, то и дело отпивая из фляги, которая лежала во внутреннем кармане рясы. Карета трясла седоков, иногда ее перекашивало на скользком покрытии дороги. Стены скрипели, ставни дребезжали, дюжина фонарей дико качалась на крючках. Каждое колебание заставляло старца морщиться.
Опустив веки, верховная жрица следила за самозваным историком Лиосан. Здесь, в священном храме на колесах, она даже так могла прочесть самые его тайные помыслы, лениво копаясь в них. Любая мысль светится злостью и брызжет ядом, затягивается в дикую воронку измены. Измена — вот самое ядро души бедного Сагандера. Виноват лорд Драконус. Виноваты погибшие погран-мечи. Виноват побочный сын Драконуса, Аратан. Но она сумела увидеть удар в голову Аратана, заставивший мальчишку выпасть из седла, ошеломившего его до беспамятства. Видела атаку лошади, видела ломающие кость копыта.
Никто не виновен в потере ноги, никто, кроме самого Сагандера, но он никогда — ни за что — не признает этого. Какое ничтожество. Что за бешеные обвинения эго, слепого к своей лжи. Так тысячи оправданий, слов могут утопить простую истину…Она погрузилась в раздумья, пока карета приближалась к долине Тарн.
Очень скоро громкие слова уступят место громкому лязгу клинков. Она наконец узнает истинный размах колдовских сил Хунна Раала, и тут нельзя не ощутить трепета. Пусть вера ее крепка, пусть доступ к магии неограничен, но Смертный Меч Лиосан таит угрозу. Какая ирония: единственной помехой на пути осуществления всех амбиций Раала остается лорд Вета Урусандер.
«Наш не желающий титулов Отец Свет, ты уже похож на марионетку, ты запутался в ниточках. Но тебя ждет трон, и пока на нем восседает Урусандер, Хунну Раалу не продвинуться выше».
Тайная переписка с Эмрал Ланир показала, что жрица понимает тонкости предстоящей политики. «Сегодня вечером я въеду в Харкенас, в обществе легионеров перейду мосты и заявлю права на Цитадель. Эмрал Ланир встретит меня, и мы обнимемся пред всеми, как старые подруги.
Мать Тьма в Палате Ночи вынуждена будет признать нас. Придется ей показать свой лик и сдаться неизбежности».
— Битва будет славной, — вдруг каркнул Сагандер, заставив вздрогнуть Синтару и задремавшую Шелтату. Дочь Тат Лорат была ранена во время похода, когда чья-то лошадь поскользнулась и раздробила ей кости стопы. Сейчас она сидит напротив Сагандера, забинтованная нога лежит там, где могла бы быть отрезанная нога ученого. Синтара отлично понимала, что это не случайность.
«Злобная девка. Не забыть, отдать ее Эмрал. Пусть сделает храмовой шлюхой. Ее и советчицу Ренарр. Таких женщин можно лишь презирать. Тем не менее, они необходимы как инструменты».
— Я буду свидетелем, — не унимался Сагандер. — Запишу всё, как подобает честному историку.
— Битвы может не случиться, — заметила Синтара.
Сагандер нахмурился, отпил из фляжки и облизал губы. — Проклятие сухому воздуху зимы, — пробурчал он, качая головой. — Верховная Жрица, они наверняка будут биться. Прижатые к стенке… ха, к самой стене города, верно.
— Знать сохраняет имения и богатства, — пояснила Синтара. — Бросить всё на одно поле… нет, они не глупцы, историк. Будет нелегко отнять у них привилегии. Спорим, они решат тянуть время. Когда мы скопимся в городе, когда пройдут дни и месяцы, они начнут сеять раздор.
— Верность Легиона…
— Кончится, когда Легион распадется, — бросила она. — Едва это случится, начнут расти жадность и предприимчивость. Друзья рассорятся.
— Нужно будет расширить границы, — заявил Сагандер. — Показать, что земель еще достаточно.
Шелтата Лор фыркнула. — Историк, посмотрите на карту, прежде чем болтать глупости. Наши границы не без причины очерчены так грубо. Вокруг бедные земли, диких стад давно нет. Где бы поселенцы ни пытались пахать — без толку. На севере Джелеки, их уже отогнали очень далеко — начнем войну, сир, и встретим самого отчаянного врага, что будет сражаться до смерти, не сдаваясь в плен. Но, о чудо, у нас уже нет Легиона. Восток подчиняется тлетворному влиянию Витра, на юге обитают Форулканы. Запад? А, вам слишком хорошо знаком этот путь, верно?
Сагандер кривил губы. — Не делай вид, будто знаешь больше взрослых, дитя. Я отлично осведомлен об ограничениях географии. Нужно давить на юг и запад. Прежде всего возьмем земли Азатенаев, ибо, скажу по секрету, они сами их забросили. Форулканы же побеждены. Живут в страхе перед нами. — Он повел рукой. — Возможные сражения предоставим Легиону Хастов.
— Как же, — улыбнулась Шелтата. — Думаю, будет весьма полезно понаблюдать за ними сегодня. За отбросами и каторжниками.
— Тогда нужно всего лишь вырубить леса, распахав щедрые поля.
— А судьба отрицателей?
— Ты, похоже, была невнимательна, — ощерился Сагандер. — Почти все убиты. Нет, их время окончилось. Как многие лесные твари, они вымирают.
— Признаетесь в отсутствии жалости, историк?
— Жалость? Напрасная трата сил.
— Вовсе нет, — возразила Шелтата, — когда речь заходит о вашей хромоте.
Сагандер сверкнул глазами.
— Тише, Шелтата, — устало вздохнула Синтара. — Каждому из нас выпала своя роль, давайте же обдумаем ее. Посмотри лучше внутрь себя, найди свое предназначение. — Она улыбнулась юной женщине. — Вижу, как ты раздвигаешь ноги в коморке храма. Подарить тебя Матери Тьме?