— И еще, — продолжала Т'рисс, — надеюсь, в самой гуще не появятся новые драконы.
— То есть с тремя ты справишься?
— Нет, конечно. Но если явятся другие, настанет особенная буря, и это будет совсем нехорошо. Но не думай, милая. Давай будем думать о хорошем, да?
— О, я готова, Т'рисс. Поверь!
— Твой тон разрывает сердце!
* * *
Тело было полно мучительной боли, покрыто синяками и кровью. Эндест Силанн полз в сторону неподвижного Кедорпула. Пар поднимался над глубокими, избороздившими склон долины ранами. Всё небо содрогалось, черные тучи распадались под ударами ослепительного света. Темнота порвалась на полосы, и вечерний свет струился сквозь них беспрепятственно. Сама наброшенная на страну магия Матери Тьмы была ранена.
Расстояние казалось огромным, словно Эндесту выпала задача проползти через целый мир. Боль накатывала волнами, напоминая обо всех вынесенных атаках. На другом склоне Хунн Раал опустился на колено, повесив голову. Он посылал волну за волной пронизанной Светом, сверкающей магии, что ровняла склоны и терзала почву, словно молотом налетая на священников.
Однако они держались.
До последнего.
Армии по сторонам низины не шевелились. Эндест гадал, что же они видят. Колдовская сила, когда наконец достигла его, подняла над землей, подбросила в воздух, щупальца ядовитого света рвали тело, как испорченный ребенок рвет тряпичную куклу.
Но дальше волна не прошла. Свет и Тьма сцепились в смертном объятии, спиралью вздымаясь к небесам, скручивая облака. Упав на землю, Эндест Силанн сражался, как и Кедорпул в сотне шагов к западу.
А потом налетела последняя волна. Эндест слышал вопль Кедорпула — словно железное лезвие скрипит по камню. Уловил вспышки сквозь вихрь защитных чар — тело Кедорпула взмыло, исторгая ужасающие количества крови, и упало наземь. Вялое, изломанное.
Но Эндест полз к старому другу под взорами тысяч.
Можно извинить. Шок — ужасная сила. Ужас вытягивает силы из плоти и ума. Ничего не остается. Любой выбор невозможен. Мир просто накренился и каждая душа надеется устоять.
«Вот гибель невинности. Мир детства пропал. Порван в клочья. Что дальше? Никто не знает. Но поглядите на меня, извивающегося как змея со сломанной спиной. Я вместо вас, друзья. Вы видели силу, и она уронила нас. Всех и каждого».
Руки цеплялись, истекая густой мутной кровью. Ладони прижимались к изрытой парящейся почве, касались камней. Он ослеплял Ее каждым броском, но это перестало иметь значение. Эндест ощущал близость смерти, а умирающего следует оставить одного.
«Владыки, мы подвели вас. Солдаты Хастов, домовые клинки, мы подвели вас.
Простите.
Но нет! Долой жалость. Мы не справились с кризисом веры. Дикое насилие лишь показало истину, как Хунн Раал — славу Света. Ах, какие жалкие сосуды…»
Он полз, и странная тень нависла сверху. Изогнув голову, он уставился в тяжелые тучи, щурясь — заметил громадные силуэты в просветах. «Любимая, ты там? Отвернись, прошу. Не смотри вниз.
Простые истины труднее всего вынести. Одинокая смерть — единственно реальная, не так ли? Самый личный акт, самая тайная битва. Оставь меня тут, и если позволят силы, я доберусь до друга. Не прошу ничего иного. Не ищу утешения.
Смерть окаймляет путь пилигрима. Следовало бы знать заранее».
* * *
— Разлад среди командиров! — вскричал дряхлый лорд. Колени его покрылись грязью, руки до странности посинели от холода. Он разместил часть солдатиков кругом, позади строя. — Негодование поразило сердце Первого Сына. Другие зовут его назад — а он готов бежать к умирающему, последнему оставшемуся внизу. Ливень и яростный ветер колотят их! Зима замораживает слезы на щеках! Он стоит, бесстрашный под напором магии!
Вренек смотрел на фигурки у канавы. Наступление заняло мало солдат, ведь лорд настаивал на магической дуэли. Пока старик торжествующе кричал, бросая кости, небо опустилось и обрушился ледяной дождь. Дрожащий, жалкий Вренек сжался под ливнем. Снова и снова он кидал взор на оставленное копье, видел, как лед нарастает на железном острие, как вода мочит древко. А старик продолжал рассказывать.
— Вот, — произнес он хрипло, — когда рвутся сердца. Подняты старые знамена. Честь, верность. Даже… ах, разве это не горькое горе? Поднято знамя последней добродетели, произнесено редкое слово, и в сладостной тени, Вренек, солдаты гибнут десятками. — Он упал на спину в канаву и смотрел в почернелое небо, ливень хлестал изможденное лицо. — Так услышим их речи? Они стоят почти одни. Лицом друг к другу, и все скрытое разворачивается. Ах, что за красота! Что за достоинство! — Грязные руки впились в лицо.
Вренек вгляделся в солдат, увидел, что старик переместил умирающего поборника к павшему его товарищу; а поборник Вренека еще стоял, погрузившись в грязь по колени. «Повалить и его? Не пора ли избавиться от них?»
Гром стих, вспышки молний погасли; закат и сумрак безмолвно сражались в небесах. Колонна духов тянулась мимо, каждый бессмысленно поворачивал голову к обочине.
— Однажды, — бормотал лорд, найдя глазами Вренека, — ты станешь мужчиной — нет, не надо торопливых уверений. Можешь носить оружие. Можешь неловко размахивать копьем, изображая бессердечие, щурить тусклые монетки глаз, но эти маски тебе еще слишком рано надевать. Лицо еще не отлито в форму, которую стоит смело показывать.
Вренек поднял голову, хмуро глядя на старика.
— Отливка из твердой глины, пустота ждет, когда в нее вольется нечто, поддающееся ковке. Так мы отливаем детей во взрослость. Увы, слишком многие оказались неумехами, работая над формой. Мы небрежны, мы слишком заняты собственными страданиями, и все нами сделанное искажено, правдиво отражая наши уродства. — Он слабо махнул рукой. — Как вот они, солдаты.
— Миру нужны солдаты, — сказал Вренек. — Произошли дурные вещи. Народ унижен. Солдат дает ответ. Солдат наводит порядок.
— В твоем описании это честная позиция.
— Да, милорд. Честь. Вот что должно быть в сердце солдата, и стражника, и охранника. Храни честь в себе, и будешь защищать честь — не только свою, но и чужую.
— Тогда спрошу тебя, Вренек из Абары Делак: носит ли честь мундир? Опиши его, мальчик. — Лорд указал на солдатиков. — Синий или зеленый? У чести особая кожа? Черная или белая? Синяя или серая? А если она носит всё сразу? Или ничто из этого? Что, если никакой мундир не дает носящему права на честь? Всего лишь тряпка, кожа и железо. Защита для любого, и при чем тут честь? — Он вдруг сел, глаза засияли. — Но вообрази новый тип доспехов, юный друг. Тот, которому есть дело. Доспехи такой силы, что меняют носящего их. Форма, дерзающая бросить вызов путям взрослых мужчин и женщин, форма, заставляющая тела и души, что в них, искать новую истину!
Вренек потер лицо, ощущая жар. — Грип Галас сказал, что домовые клинки лорда Аномандера — отряд, требующий от членов высочайших добродетелей. Значит, мундир имеет честь.
Лорд скорчил гримасу и снова сел. — Пока честь не потеряна. Железо прочно, но слова мягки. Можно выжать слова, все наши декларативные добродетели, в любую безумную, сводящую с ума форму. Пусть честь капает кровью. Пусть добродетель уносит жизни. Пусть совесть станет оружием огня и злобы. Нет, юный Вренек, я говорил о неподкупной истине… посмотри на мой Легион, Легион Хастов! Я кое-что открыл, изучая свои клинки и латы. Причину их криков, их воя. Не жажда крови. Не веселье от убийств. Вовсе нет.
— Так что же?
Лицо лорда внезапно исказилось, покрываясь морщинами горя. Он упал и тихо зарыдал.
Вренек смотрел на оловянных солдатиков. Он слышал о легионе Хастов. О мечах, которые, как говорят, прокляты. Теперь, значит, и латы. Он посмотрел на лежащее копье, на оледенелый железный наконечник.
Хотелось уйти от старика с его слезами и путаными речами. Солдаты нужны, когда дела идут плохо. Когда народу нужна защита. «Синие или зеленые? Что, единственная разница? Что, если солдаты прекращают защищать народ? Начинают защищать что-то иное? Что, если это ужасные вещи, жестокие и эгоистичные? Куда пропадет честь?»