— Я уже ее люблю.
— Она будет расти быстрее…
— Знаю, — сказал он.
— И будет защищать тебя вечно.
— Скоро, — ответил он, — я буду казаться младшим братом. В ней кровь Азатенаев.
— Нет. Кровь бога.
Он чуть склонил голову.
— Бога, Орфанталь! Он ждет от тебя многого, как и я. Этот бог — пойми же — этот бог не ведает терпения. Презирает слабость. Если мы слабы, он ранит нас. Скажи, что ты понял!
— Я понял.
— Хорошо. — Сендалат повернулась к двери. — Есть надежное место, место убежища. Я пойду туда и запру дверь.
— Да. Прощай, мама.
Она помедлила, оглядываясь. — Когда все запылает, приди и найди меня. В башне.
Он снова кивнул. Удовлетворившись, хотя под мыслями пульсировала паника, Сендалат вышла и встала в коридоре. «Цитадель. Я дома!» и улыбнулась, спеша в башню, в свою тайную комнату.
* * *
В обязанности того, кто не сумел ничего защитить, входят стояние на коленях в пепле и раздумья о том немногом, что избежало гибели. Гриззин Фарл отлично овладел этими несложными размышлениями. Ведь если хоть один еще дышит, то потеряно не всё. Если в одном осталась искра надежды, то боль и горе преходящи, и бремена грядущего непременно отыщут плечи, способные их нести.
Но все эти банальности плохо утешают свежую скорбь, слишком часто служа лишь барьерами против любых переживаний. Ведь, напомнил он себе, Азатенаи не схлестнулись в долине Тарн, хотя до этого почти дошло дело. Как и драконы не создали магической бури, довольствуясь наблюдением из клубившихся туч. Выпущенная на поле битвы магия была довольно скромной, но даже она назвала свою цену. Тот мужчина ведь погиб…
— Вам нечего мне сказать? — спросила Эмрал Ланир, пока они мялись у входа в Палату Ночи.
— Что вы желаете услышать?
— Вы были у нее, Азатенай. Она… она примирилась с тем, что случится?
Гриззин нахмурился. — Она… признала неизбежность. Поняла ценность символа. Лиосан существуют. Тисте разделились на светлых и темных. Способ их сосуществования в одном месте еще непонятен.
— Была гражданская война, — бросила Ланир. — Никто не звал в схватку новую религию! Но, возможно, я не права. Ваша сестра принесла этих Лиосан… скажите, Азатенай, как далеко вы готовы зайти?
— В чем?
— В манипулировании народом Тисте. Или попросту отступите, отрицая, что кровь на ваших руках?
— Отрицание — трата времени, Верховная Жрица. Увы, отступить назад невозможно. Совсем наоборот. Мы притянуты.
Она мигнула. — И кто в ответе?
Он отвел глаза, поняв, что внимательно смотрит на дверь из черного дерева, усеянный росой барьер. Его еще надо взять… — Не «кто», скорее «что».
— Отлично! Так что ответственно за ваш внезапный интерес к нам?
— Нам недостает высоких переживаний. Откровения ранимого сердца смертных влекут нас, как мотыльков на пламя. Возможно, мы желаем на миг согреть сердца. Или наше любопытство более болезненного толка… мы открываем в себе забытые желания, аппетиты. Наша природа не едина, Верховная Жрица. Каждый Азатенай уникален. — Он пошевелил плечами. — Мы пришли поглядеть, как разбивается сердце.
Он встретил нарастающий ужас в ее взоре, не пытаясь защититься.
Через миг она резко взмахнула рукой и открыла двери, входя в Палату Ночи.
Их ждал Трон Тьмы. Сидевшая на нем была спокойна, взор холодных и ясных глаз устремился на Эмрал Ланир.
Жрица встала на колени, склоняя голову. — Мать, — прошептала она.
— Встань. Смотри на меня. — Голос был безжизненным.
Эмрал Ланир встала.
Мать Тьма продолжала: — Гриззин Фарл, покинь нас немедля.
— Как пожелаете. Верховная Жрица, я буду ждать в коридоре. — Он повернулся и отбыл, закрыв двери.
— Мать, лорд Аномандер…
— Не твоя забота, — прервала ее богиня. — Вы должны поставить два кресла в старом тронном зале. Думаю, тот высокий помост вполне их вместит. Одно должно быть из черного дерева, второе из костяного. Рядом с белым креслом пробейте окно. Рядом с черным поставьте жаровню, пустую и закопченную снаружи и внутри. Над ними поместите футляры для скипетров. Детали обсудите с верховной жрицей Синтарой. Мы с лордом Урусандером принимаем на себя ответственность за союз во имя государства. Вы с Синтарой засвидетельствуете. На этой церемонии более никого не будет. Формальный указ станет единственным сообщением о браке. Три дня пиров. Пусть все Дома, Великие и Малые, покажут свою щедрость.
Эмрал Ланир внимала инструкциям, высказанным безо всякой теплоты, и всматривалась в лишенное эмоций лицо. Но всё было лучше, нежели она ожидала. — Лорд Урусандер ведет свой легион в город, Мать. Как скоро ты желаешь провести церемонию?
— Как можно скорее. Сообщите лорду Аномандеру, что знать должна собраться. Полагаю, лорд Урусандер потребует репараций своим солдатам, хотя он может передать эти заботы кому-то другому. Великие Дома должны поделиться землями, казной и работниками, но подробности пусть будут предметом обсуждений и даже торговли. Не сообщайте их мне — мне не интересна разделка туши.
— А вопросы веры, Мать?
Казалось, богиня дрогнула при этом вопросе. — Я предложила вам пустой сосуд, или так вам казалось. И смотрела, как вы по-разному наполняете его. Но хранившееся внутри, кое никто из вас не решился увидеть, теперь утрачено. Вероятно, можно считать его мертвым. — Она воздела тонкую руку. — Жаждали списка запретов? Точных правил, святых заповедей? Я должна была указать, как вам жить? Закрыть двери, наглухо опустить шторы? Вести вас как детей, дабы вы сосали титьку до дня смерти? Каких слов ты желала от меня, Эмрал Ланир? Списка деяний, заслуживающих моих аплодисментов или вечного осуждения? Какие преступления дозволены в глазах богини? Чье убийство можно оправдать верой в меня? Чьи страдания можно счесть заслуженными за грех отпадения от веры или богохульства? Опиши мне отступника, неверного, святотатца — ибо эти суждения идут не от меня, верховная жрица, но от вашего суда, вы следуете за мной, говорите от моего имени, решаете за меня и оправдываете все, что натворили, волей богини.
— В вере, — подала голос Ланир, — не ищем ли мы руководства?
— Руководства или упорядочения, оправдания всех предрассудков, которые вам так дороги?
— Ты не хочешь говорить с нами!
— Я выучилась страшиться власти слов — их силы и бессилия. Самые глубокие и проницательные слова, самые оглушительные истины не защитят сами себя. Я могла бы даровать список. Могла бы весьма ясно показать: вот ЭТОГО я желаю, ЭТО должно стать сутью вашей веры, служения, ваших жертв. Но как скоро список стал бы искажаться и переписываться? Как скоро отклонения повлекли бы за собой суд, пытки и смерть? — Она медленно подалась вперед. — Как скоро мои простые правила добродетельной жизни стали бы призывом к войне? К истреблению неверных? Как скоро, Эмрал Ланир, вы начали бы убивать моим именем?
— Так чего ты хочешь от нас?
— Чтобы вы прекратили мыслить подобно детям, которым нужно говорить, что хорошо и что плохо. Вы сами чертовски ясно это видите. Всё довольно просто. Дело в причинении вреда. И не только телу. Ищете подтверждения веры во мне? Желаете, чтобы я дала слова и правила, по которым можно править жизнь? Отлично. Но предупреждаю: любое достойное поклонения божество дало бы одинаковые заповеди. Вот они. Не вредите другому. Да, не вредите всему, что способно страдать. Не оскверняйте мир, в коем обитаете, и мириады его созданий. Если боги и богини имеют назначение, позвольте нам быть свидетелями ваших грехов. Пусть мы ответим на все тупые, грязные, жестокие поступки вашей жизни, на все сказанные подлые слова, на каждую рану, вами нанесенную.
— Наконец! — воскликнула Эмрал Ланир.
— Вам не нужна была я для таких правил.
— Да, Мать, не нужна. Не нужна. Но теперь у нас есть ты, мы знаем: добродетель имеет ценность и смысл. Видит Бездна, мир смертных редко вознаграждает щедрых духом!
— Неужели? Ну, если ты веришь, что наградой могут быть богатства и власть — да, ты права. Но увы, они лишены смысла.
— Но те, у кого слабая воля, страдают, попав во власть сильных.