— Вот оно, — пробормотал Хунн Раал рядом с Ренарр. — Готово.
Она повернулась. — Запомни его заявление.
— Его что?
— Он назвал Оссерка наследником, Хунн Раал. Мы свидетели. Как ты сказал, готово.
Нечто мрачное мелькнуло на лице, но улыбка быстро вернулась. — А, малыш. Точно. Ну, он был щенком в моей тени, и если вернется… — Пошевелив плечами, Раал отвернулся.
Верховные жрицы подошли к тронам и беседовали с божествами. Тихо… на данный момент.
Ренарр обнаружила себя перед историком.
— Хотел бы узнать о вас больше, — сказал он. — Для официальной версии.
— Изобретите что хотите.
— Не хотелось бы неправильно истолковать…
— Решили уцепиться за меня, словно утопающий посреди моря лжи?
— Вроде того.
— Может, чуть позже, историк, — бросила она, направившись к выходу, — я дам вам всё, что нужно и даже больше.
* * *
Ренарр постаралась уйти от происходящего как можно дальше. Вете Урусандеру выделили череду роскошных покоев, словно подтверждение брака могло затянуться; там она и нашла временное убежище.
Зрелище битвы выпило все силы. Волшебство оказалось ужасным, потрясающим. Как жаль, что Раал не только выжил, но и победил — по крайней мере, первым встал на ноги.
В обществе торгующих телами мужчин и женщин, одичавших детей Ренарр разглядела все печальные последствия битвы магий. Она пыталась представить свою мать там, в толчее, руководящую уничтожением родичей — Тисте. Это оказалось трудно сделать. Что-то не подходило — не могло подойти — и не сразу поняла она, что мать никогда не согласилась бы участвовать в фарсе.
Воинская честь связана со служением. Добродетель не может встать отдельно от чести, а честь от дела. Служить означает хранить честь, даже если изменило все прочее. Иначе солдат становится разбойником, громилой. Сообразив это, она перестала суетиться, внимание привлекли снующие по гребню долины детишки.
Сироты, забытые и брошенные. Слабые и грубые, мелкие, но закаленные, сломленные, но ощетинившиеся острыми гранями. Они существуют в мире заброшенности. Глядят вокруг — видят лишь женщин, охотно задирающих блузки, и мужиков, выставляющих напоказ расписные гульфики. И других, в лагере — мечи у поясов, грубые шутки и холодный практицизм в любом поступке.
«Уроки прагматической жизни. Что бы ни делали мы, взрослые, дети становятся подобны нам. Будет ли этому конец? Ученые твердят о прогрессе, но боюсь, они ошиблись. Не прогресс мы видим, а усложнение. Старые пути не сдаются, лишь скрываясь под путаницей модерна».
Нет, мать отвергла бы всю шараду. Наверное, заставила бы Урусандера действовать. Во имя чести. Ради солдат.
Ренарр оказалась единственной обитательницей обители Урусандера, тут не было даже слуг. Брела сквозь комнаты, шевеля пепел сожалений. «Остался последний уголек и, конечно, он будет обжигать меня и мое имя во веки. Но не всё мы можем выбирать. Иногда выбирают нас».
Она услышала стук открывшейся и закрытой двери. Вернулась в главную комнату, встретив Вету Урусандера. Он чуть вздрогнул. И улыбнулся. — Рад найти тебя здесь, Ренарр.
— Она уже избавилась от тебя?
— Я и она, мы давно не спали. В головах бушует буря, и буря разделяет нас. Внешняя буря, предвижу я, уляжется. Что до внутренней… — Он пожал плечами и подошел к окну, из которого виден был обширный газон у Цитадели.
— Ты разберешься с Хунном Раалом? — спросила она, подходя ближе.
Спина его была широкой, но старость стала заметна даже в позе. Было грустно это видеть.
— Разберусь? Не велики ли мои дерзания? Он называет себя моим Смертным Мечом. Отсюда ясно, кто кому служит.
— Неужели? — Она мялась в паре шагов, а он склонился над подоконником, выглядывая наружу.
— Отбросы крепости. У стен, под водостоками. Неужели мы строим дома лишь затем, чтобы вываливать мусор? Лучше его закопать.
— Он сам себя хоронит, — сказала Ренарр. — Постепенно.
— Хунн Раал возомнил себя неуязвимым. Может, и правильно. Оставим его Синтаре. Ее проблема, не моя. Мать Тьма была права. Мы делаем шаг назад, мудро молчим. Пусть народ определит свое положение. Я замышлял установить законы, построить фундаменты справедливого общества. Но как скоро мои слова будут искажены? Мои цели извращены? Как быстро мы, смертные по природе, испортим законы ради самолюбивых нужд?
— Мы видели последних честных мужчин и женщин, Вета Урусандер?
Он выпрямился, не оглядываясь на нее. — Скоты возвышаются, Ренарр. Против этого бессильны любые доводы разума. Думаешь, кровь прекратила течь? Боюсь, лишь начинает.
— Тогда, сир, ничего не решено.
— Не мне суждено решать, — бросил Урусандер. — Но, — добавил он тут же, — ты уже знаешь, верно?
— Да.
— А мой сын?
— Он судил ошибочно.
— Ошибочно?
— Юнец, лишенный ответственности, тоскует по ней. Юнец видит в чести и долге нечто яркое, сияющее, суровое и не склонное к компромиссам. Полагая так, он будет делать ошибки, но намерения его останутся чистыми.
Он не желал встречать ее взгляд.
— В тебе что-то сломалось.
— Да. Во мне что-то сломалось.
— Сын убил мужчину, которого ты полюбила. Плохо… разобрался в ситуации.
— Верно.
— Однако, кажется, ты его простила.
— Хотела бы я, — сказала Ренарр, — чтобы ты убил Хунна Раала. Хотела бы, чтобы ты встал выше чувства справедливости.
Он хмыкнул: — Никаких исключений, никаких компромиссов. Делай я то, что правильно, всякий и каждый раз…
— Но ты не делал ничего. И вот ты здесь, Вета Урусандер, Отец Свет.
— Да, мой ослепительный дар. — Он надолго замолк. — Уже видела?
— Что?
— Мой портрет. В коридоре у входа в покои. Думаю, Кедаспела постарался на славу.
— Боюсь, не заметила. Вообще мало интересуюсь искусством, особенно мастерами компромисса.
— Неужели любой портрет — компромисс? Думаю, в худшие моменты жизни Кедаспла согласился бы с тобой. — Он оперся о подоконник. — Ну, — сказал он, — очевидно, я так и не прощен.
— Только твой сын.
Она видела, как он кивает. Урусандер вздохнул и ответил: — Скажи же им о точном подобии. Столь умело, столь честно схваченном рукой слепца.
— Он не был слеп, рисуя тебя.
— Неужели? Нет, очевидно нет, как оказалось.
— Вета Урусандер, — произнесла Ренарр. — Да свершится правосудие.
Она увидела, что он снова кивнул — за миг до того как нож скользнул под левую лопатку, успокаивая биение сердца. Не моргнув глазом, она отступила, оставив лезвие в спине. Он склонился, ударившись лбом о свинцовую раму, потом ноги подломились и он упал на пол к нее стопам.
Взглянув вниз, она увидела улыбку на лице. Мирную, довольную, мертвую.
* * *
Ничего не кончается. Есть материя и есть энергия, многие верят — эти два начала суть единственно сущее. Но существует третье. Оно пронизало и материю и энергию, но стоит особняком. Назовем это потенциалом. Лишь в царстве потенциала можем мы действовать, изменяя все мироздание. Да, в этом мире мы живем, живые существа, ведя упрямую битву с удачей и невезением.
Однако истина остается. Из двух, успеха и неудачи, что-то одно закончит игру.
Ну, поэт, вижу глубокое потрясение на морщинистом лице. Хотя даже в разгаре отчаяния тебе ясно: любовь лежала в сердце всей истории, и теперь нам нужно в очередной раз отложить ее и передохнуть, укрепляя души перед тем, что еще грядет.
Воины наслаждаются своей волей, тем, что они делают с миром. Но они всего лишь разрушают и причиняют страдания. Помнишь девочку с камнем на коленях в траве, и разбитое лицо мальчишки? Вот тебе слава бойцов.
Наслаждайся, если хочешь.
Но дальше грядет, друг мой, совсем иная слава.
В чем тайна волшебства? В потенциале. Поглядим же на зарю магии, увидим, что они сделают из нее.