Тварь схватила голову стражника и выдавила ее из кожи, как виноградину.
«Где,— прогрохотал голос в дымящемся черепе,— где Друз Ахкеймион?»
Огонь, обжигавший брюхо черных вращавшихся облаков, сделал колонны Первого храма ослепительно белыми на фоне непроглядной тьмы.
Услышав грохочущий голос своего великого магистра, отряды Багряных Шпилей попятились перед хлещущими молниями и встали в круг посреди большой площадки, которую они расчистили у основания Священных высот. Кишаурим с новыми силами пошли в атаку, змеи, обвивавшиеся вокруг их шей, тянули головы вперед. Самые слабые быстро мелькали среди руин, исси-ня-белое пламя потоком извергалось с их лбов. Более сильные плыли вперед, распространяя вокруг себя страшные всепожирающие бури. Повсюду на развалинах домов вспыхивали ослепительные огни стычек, где чистый свет бился с призраками потрескивающих камней.
Между Напевами и восстановлением защит высокопоставленные колдуны отдавали приказы и воодушевляли своих джаврегов и щитоносцев. То и дело солдаты-рабы оступались, споты-
кались, и сразу же из тьмы и пламени жужжали хоры. Ими был сражен Хем-Аркиду, но он так владел собой, что остался стоять соляным столпом посреди руин, даже когда пламенеющие бичи рассекли его защиту.
Круг сомкнулся. Адепты начали укреплять пространство не круговыми, а более грубыми направленными защитами — наскоро наговоренными решетками, сложными, но могучими «твердынями Ура».
Затем они произвели ответный удар.
Шайме сотрясла нечестивая дрожь. Страшное величие Драконьих Голов. Обжигающий ужас Мемкотических Фурий. Грохот Водопада Меппы, высасывающий воздух из легких. Десятки младших кишаурим исчезли в кипении золотых струй. Другие ушли дымом в небо. Румкары, прославленные лучники с хорами, тихо оставили свои позиции, выбрались вперед и принялись метать стрелы в тех немногих, кто оказался неуязвимым для колдовских огней. Они прицеливались в мелькание лиц и змеиных голов, черных на белом.
Но тут лучники услышали крики сверху, с небес, и увидели кишаурим — те прыгали из дыма и приземлялись прямо в центр круга. За считанные секунды, пока не успели осесть летучие стены пыли и обломков, румкары убили больше десятка врагов. Но кишаурим не сдались и не отступили. Они были Водоносы Инда-ры, первенцы Единого Бога, и, в отличие от своих нечестивых врагов, жизнью не дорожили.
В гуще врагов они излили свою Воду.
Это была большая резня.
Фаним смеялись и осыпали Священное войско стрелами, когда айнрити отступали от берегов Йешимали. Отступление быстро перешло в бегство. Вскоре отряды тидонцев уже мчались врассыпную но полям к обвалившимся аркам древнего кенейского акведука. Всадники останавливались, чтобы подобрать своих пеших танов, и кавалерия противника обрушивалась на них волной. К колдовскому грохоту добавились рокот кианских барабанов и вопли преследователей.
Но стойкие пехотинцы Се Тидонна под командованием Го-тераса, старшего сына Готьелка, уже собирались под акведуком. С каждой секундой увеличивалось количество копий и разноцветных щитов между ветхими пилонами. Севернее, где акведук переходил в насыпь у стен Татокара, айноны строились в оборонительную позицию. Палатин Ураньянка кричал мозеротам, чтобы те закрыли брешь между ними и тидонцами с помощью нан-гаэльцев под началом графа Ийенгара. Лорд Сотер бросил своих кровожадных кишьяти в отчаянную атаку с севера.
Поднимая пыль, рыцари Се Тидонна на скаку влетали в строй. Многие пробирались в тыл, потому что нуждались в передышке. Другие же следовали примеру Вериджена Великодушного: он развернул своих рыцарей, издал боевой клич и приготовился встретить натиск язычников под градом стрел.
— Стоять! — кричал Готьелк Ангасанорский.— Ни с места!
Но фаним осыпали их стрелами и расступались. Рыцари Кишь-ята с выбеленными для боя лицами и заплетенными бородами несли огромные потери. К тому же Кинганьехои хорошо помнил упорство идолопоклонников, ступивших на чужую землю. Еще не вся армия фаним переправилась через Йешималь.
Скоро здесь будет Фанайял аб Каскамандри, владыка Чистых земель, падираджа Святого Киана.
За рынком Эшарса, среди трущоб и путаных переулков, кон-рийцы преследовали и убивали фаним. Они остановились, лишь когда добрались до широких тростниковых болот, некогда бывших огромной гаванью Шайме. Пройас давно оставил попытки навести порядок или удержать своих людей. Воинами овладело безумие битвы, и он, как это ни печально, понимал их: когда жизнь поставлена на кон, в качестве награды человек получает право на зверские поступки.
В Шайме все шло как обычно.
«Это было не...»
Пройас отстал от конрийцев и вдруг оказался один на темных улицах. Он наткнулся на небольшую рыночную площадь, где рухнувшие стены и карнизы открывали вид на Ютерум. Хетеринские стены темнели среди мерцающих огней, высокие колонны Пер-
вого храма вырисовывались в неподвижной синеве. Дым поднимался от подножия холма и тянулся на запад. Его огромное рваное полотно ползло так, как перемещается песок, высыпанный в прозрачную воду. Дым клубами восходил к небесам и смешивался с чародейскими облаками, так что сами небеса казались дымом, растекающимся по плоскости огромного потолка. «Это было не...»
Он глянул на брошенные хозяевами торговые палатки, пристроенные к нижним этажам домов, и увидел нечто вроде изображения бивня внутри одной из них. Пройас нахмурился и, не поднимая тяжелого забрала, перешагнул порог.
Он прошел мимо крючков, где висели горшки, и полок, уставленных деревянными чашками и блюдами. Бивень, начертанный углем на жалкой двери, был величиной с руку. Грубая простота рисунка так поразила Пройаса, что у него перехватило горло. Что-то вроде страха или предчувствия повергло его в смятение. Как в тот раз, когда в детстве мать впервые привела его в храм.
Пройас поднял руку в кольчужной рукавице и дотронулся до деревянной двери. Затаил дыхание, когда она распахнулась.
Кроме подстилок, в комнате не было никакой мебели. Наверное, тут жили проданные в рабство должники. К стене привалилось обмякшее тело — на вид типичный амотеец. Похоже, он истек кровью, не дотянувшись до рукояти валявшегося на полу кинжала. Другой мертвец, кианец, лежал ничком. Пол шел под уклон к дальней стене, на нем блестели потеки пролитой крови, вязко застывая в трещинах между досками и вытягивая тонкие коготки вдоль залитых цементом Щвов. В дальнем углу жались почти невидимые во мраке женщина и девочка, ее дочь. Они глядели на Пройаса округлившимися от ужаса глазами.
Он вспомнил про свой шлем, прикрывавший лицо, и снял его. Ощутить прохладный воздух на коже было сладостно. Женщина с дочерью не перестали дрожать, хотя Пройас надеялся успокоить их. Он посмотрел вниз и словно впервые увидел кровь на своем бело-голубом одеянии. Поднял руку. Рукавицы тоже были в крови.
Он вспомнил резню, дикое исступление, отчаянные проклятия. Вспомнил Сумну, где он прижал лоб к колену Майтанета и зарыдал, чувствуя себя возрожденным. До чего же он дошел теперь?
Несмотря на грохот барабанов и далекий звук рогов, его шаги звучали четко, как в полной тишине. Шаг. Еще шаг. Женщина заскулила и заметалась, когда он приблизился, начала что-то бормотать... бормотать...
— Мерутта к-аль алькареета! Мерутта! Мерутта!
Она вымазала палец в крови со своей нижней губы и начертила знак на полу, у его ног.
Бивень?
— Мерутта! — выла женщина.
Что это значило, «бивень» или «пощади», он не знал.
Они обе завизжали и съежились, когда Пройас потянулся к ним. Он поставил девочку на ноги. Ее хрупкость возбуждала и пугала. Она безуспешно отбивалась, затем застыла у него в руках, словно в пасти хищника. Мать выла и молила, рисовала бивень за бивнем на грязном полу...
«Нет, Пройси...»
Не так это должно было быть... Не так. Но этого ведь и не было.
Сквозь гарь и кровавый смрад Пройас ощутил запах девочки. Аромат острый и чистый, аромат юности. Он повернул ее к свету. Стриженые черные волосы. Окаймленные черным глаза. Пухлые щеки. Боги, она прелестна, эта дочь его врагов! Узкие бедра. Длинные ноги...