Солнце выглянуло из-за туч и осветило поле, лучи заиграли на липком от крови металле. Прищурившись, люди взглянули в небеса, где кружили стервятники.
Затрубили мастодонты гиргашей. И варвары, и идолопоклонники тревожно зашевелились. Наблюдатели на акведуке подняли крик — всадники фаним перестраивались за спинами своих неподвижных собратьев. Но все глаза были прикованы к койяури: между их рядов двигалось знамя самого падираджи — Тигр Пустыни, вышитый серебром на треугольном полотнище черного шелка. Воины расступились, и Фанайял в золоченой кольчуге, пришпорив коня, выехал на ничейную полосу земли.
— Кто? — вскричал он ошеломленным зрителям, причем по-шейски.— Кто есть истинный глас Божий?
Голос его, молодой и пронзительный, стал сигналом для его людей. Тысячи всадников завопили и двинулись вперед, опустив копья.
Онемевшие от потрясения айнрити готовились встретить атаку. Казалось, солнце вдруг остыло.
Фанайял повел воющее крыло койяури на гесиндальцев и их галеотских соратников — тех, кто оставил верховного короля Сау-бона Караскандского. Граф Анфириг призвал своих земляков, покрытых синими татуировками, но смятение охватило всех. Передние ряды были смяты, и варвары врубились прямо в середину войска айнрити. Падираджа пробился к арке, а его лучники сметали людей с акведука.
Радостный вопль потряс ряды язычников: Кинганьехои прорвал ряды айнонов на севере и вступил в бой с лордом Сотером и его беспощадными кишьяти. Услышав призыв падираджи, койяури удвоили натиск, пробиваясь вперед, к солнечному свету на другой стороне. Неожиданно для самих себя они вдруг оказались в чистом поле, добивая расползающихся врагов. Блистательные гранды Ненсифона и Чианадини устремились следом.
Но таны и рыцари Се Тидонна уже ждали их. Волна за волной, эти железные люди врезались в растущую толпу язычников. Копья пробивали доспехи, сбивали всадников с седел. Лошади сошлись шея к шее, копыто к копыту. Звенели мечи и сабли. Граф Готьелк поцеловал золотой Бивень, висевший у него на шее, и устремился прямо к штандарту падираджи. Его дружина рассеяла несколько десятков койяури, пробивая себе дорогу. Граф, которого называли Старый Молот, уложил всех, кто пытался встать у него на пути, и оказался лицом к лицу с золотым Фанайялом.
Свидетели говорили, что схватка была недолгой. Прославленная булава графа не могла соперничать с быстрым клинком падираджи. Хога Готьелк, краснолицый граф Агансанорский, владыка заморских тидонцев, рухнул с седла.
Смерть кругами спускалась на землю.
В колдовском свете было нечто стерильное, и в этом бледном сиянии нелюдские каменные фигуры не отличались от лица и тела отца.
— Скажи мне, отец... что такое Не-бог? Моэнгхус неподвижно стоял перед сыном.
— Тяжелое испытание сломило тебя.
Келлхус понимал, что его время на исходе. Он не мог больше слушать эти безумные речи.
— Если он разбит, если он уже не существует, как он может посылать мне сны?
— Ты путаешь свое безумие с тьмой вне тебя. Как люди, рожденные в мире.
— Шпионы-оборотни — что они тебе сказали? Кто такой Не-бог?
Огражденный, как стеной, непроницаемостью своего лица, Моэнгхус изучал его.
— Они не знают. И никто в мире не знает, кому они поклоняются.
— Какие возможности ты рассматривал? Но отец не уступал.
— Тьма идет перед тобой, Келлхус. Она владеет тобой. Ты один из Подготовленных. Конечно же, ты...— Он резко прервал себя, повернул слепое лицо к открытому воздуху.— Ты привел за собой других... Кого?
Тут и Келлхус услышал их, крадущихся сквозь тьму на голоса и свет. Трое. Скюльвенда он опознал по стуку сердца. Но кто еще с ним?
— Я избран, отец. Я Предвестник.
Тихое прерывистое дыхание. Шорох пыли под ладонью и пяткой.
— Что эти голоса,— медленно и взвешенно проговорил Моэнгхус,— говорили обо мне?
Келлхус понял: отец осознал наконец суть их противостояния. Моэнгхус предполагал, что его сын будет просить наставлений, но не предвидел вероятности, а тем более неизбежности того, что Тысячекратная Мысль перерастет душу, в которой выросла, и отбросит ее.
— Они предупреждали меня,— ответил Келлхус,— что ты остаешься дунианином.
Один из шпионов-оборотней задергался в цепях, извергая рвоту в яму внизу.
— Ясно. И поэтому я должен умереть? Келлхус посмотрел на ореол вокруг своих рук.
— Преступления, которые ты совершил, отец... грехи... Когда ты осознаешь, какое проклятие тебя ждет, когда ты поверишь, ты
станешь таким же, как инхорои... Поскольку ты дунианин, ты захочешь управлять последствиями своих действий. Поскольку ты — один из Консульта, ты превратишь святое в тиранию... И развяжешь войну, как и они.
Келлхус сосредоточился и стал изучать почти нагое тело отца, оценивая и сравнивая. Сила мускулов. Быстрота рефлексов.
Двигаться надо быстро.
— Закрыть мир от Той стороны,— произнесли бледные губы.— Запечатать его, истребив человечество...
— Как Ишуаль, закрытую от большого мира,— подхватил Келлхус.
Для дунианина это было аксиомой — все податливое должно быть отделено от сопротивляющегося и несговорчивого. Келлхус видел это много раз, бродя по лабиринтам вероятностей Тысячекратной Мысли. Убийство Воина-Пророка. Явление вместо него Анасуримбора Моэнгхуса. Апокалиптические заговоры. Фальшивая война против Голготтерата. Накопление заранее задуманных опасностей. Принесение целых народов в жертву прожорливым шранкам. Три Моря в развалинах и пожарах.
Боги, воющие как волки у запертых врат.
Возможно, отец еще не успел этого увидеть. Возможно, он вообще не мог видеть дальше прихода сына. А возможно, все это — обвинение в безумии, размышления над неожиданным поворотом событий — было отвлекающим маневром. Так или иначе, это не важно.
— Ты по-прежнему дунианин, отец.
— Как и...
Безглазое лицо, миг назад неподвижное и непостижимое, внезапно дернулось и исказилось. Келлхус вырвал кинжал из груди отца и отступил на несколько шагов. Он смотрел, как Моэнгхус ощупывает рану — кровоточащую дыру прямо под грудиной.
— Я сильнее,— сказал Воин-Пророк.
Вокруг дымилась и плавилась широкая полоса земли.
Ахкеймион глянул через плечо, увидел последних удирающих кидрухилей, айнритийский лагерь у ближних подходов к равнине и темный Шайме, от которого к облакам поднимались дымы
пожаров. Адепт Завета обернулся и посмотрел на гребень холма — туда, где на земле догорали тела двоих адептов Сайка. Имперская армия взбиралась по дальнему склону. Через несколько секунд их знамена поплывут над травами и дикими цветами. Ахкеймион вспомнил свои уроки в школе Завета... «Прямо под холмом».
Надо бежать. Туда, где можно получше спрятаться и сразу заметить приближение лучников с хорами. Но часть его уже горестно признала бесполезность побега. Он до сих пор не погиб лишь потому, что застал их врасплох. Но Конфас не оставит его в покое, пока жив.
«Я погиб».
Он подумал об Эсменет. Как можно было забыть о ней? Ахкеймион глянул на полуразрушенный мавзолей и почувствовал страх — он совсем близко. Затем увидел ее: худенькое лицо, казавшееся мальчишеским, смотрело на него из тени сумаха, оплетавшего фундамент. Эсменет все видела...
Почему-то ему стало стыдно.
— Эсми, стой! — крикнул он, но было поздно.
Она уже выскочила наружу и бросилась к нему по обгоревшему дерну.
Сначала он заметил какое-то мерцание — вспышку на краю поля зрения. Потом увидел Метку, врезанную тошнотворно глубоко. Он поднял взгляд...
— Не-ет! — завопил он. Под ногами его треснуло стекло. Длинные крылья, черная чешуя, острые как сабли когти, пасть,
окруженная множеством*глаз...
Сифранг, призванный из адского чрева Той стороны. Сернистый божок.
Порыв ветра поднял юбки Эсменет, бросил ее на колени. Она подняла лицо к небу... Демон спускался вниз. «Ийок...»
Пройас выбрался на крышу древней сукновальни — единственного уцелевшего здания, выходящего к западным склонам Ютерума. В вышине сияло солнце, но все тонуло в дыму. Чтобы
не закружилась голова, Пройас не стал вглядываться в небо, а сосредоточился на глиняной черепице у себя под ногами. Он перешагнул через небольшую выбоину, споткнулся, стряхнул обломки гнилой черепицы. Лег на живот и пополз к южному фронтону. Посмотрел на Шайме.