„Как он туп!“ — с отчаянием подумал генерал. До сих пор он плохо знал Гото, потому что имел дело только с Кувахара. Но все-таки он сказал:
— Послушай, поручик, ты, как мне докладывали, хорошо знаешь свою службу. Нужно во что бы то ни стало изловить сбежавшего русского. В тот день, когда ты сделаешь это, ты получишь чин капитана, кроме того, я представлю тебя к награде и выдам тебе и всем участникам операции крупное денежное вознаграждение. Все это должно быть сделано только силами кемпейтай. Больше я не могу выделить тебе в помощь ни одного человека. Обещаешь? — с фамильярностью, претящей всему существу аристократа, спросил Цуцуми.
— Хай! Постараюсь, господин командующий — с каким-то ожесточением прохрипел поручик Гото, и все массивное, тяжелое лицо его сделалось красным, лоснящимся. При этом глаза его вдруг расширились, и в них сверкнул какой-то дьявольский огонек, не то лютости, не то звериного веселья.
Этот фанатический блеск глаз вселил в генерала надежду.
— Что касается пленных русских и американцев, — продолжал генерал, — то вы доставите их всех сейчас же в распоряжение моего штаба и сдадите под расписку коменданту штаба.
Отпустив поручика Гото, генерал еще некоторое время оставался один, обдумывая свою идею, прежде чем пригласить Хаттори. Да, да, именно так и нужно поступить, русских и американцев окружить вниманием и заботой до тех пор, пока не будет пойман Грибанов. Если удастся сделать это, тогда останется только выяснять, сумел ли Грибанов передать куда-нибудь сведения, которыми он располагает. Если не сумел — всех немедленно уничтожить, если сведения все-таки выскользнули за пределы острова, тогда придерживаться другой тактики: создать условия комфорта пленникам и ждать развязки войны.
Он пригласил подпоручика Хаттори. С переводчиком генерал обходился почти совсем любезно. Он ценил в нем ученость, университетское образование, интеллигентность и при всем том рабскую покорность.
Генерал вежливо предложил Хаттори кресло.
— Меня интересует состояние русских и американцев, находящихся в жандармерии, — сказал он. — Давно ли вы говорили с ними, подпоручик?
— Русские и американцы в чрезвычайно плохом состоянии, господин командующий. В карцере жандармерии скончался от сердечного приступа русский ученый по фамилии Стульбицкий. Другой русский, по фамилии Борилка, боцман с погибшего парохода, во время допроса у господина подполковника Кувахара был сильно избит, и сейчас он находится в весьма тяжелом состоянии и содержится в одиночном карцере почти без пищи и медицинской помощи. Двое остальных русских — мужчина и женщина — содержатся в помещении офицерского собрания. Им все время дают подсоленную воду. Что касается американцев, то они заключены в одиночные карцеры и содержатся на голодном пайке.
— Сейчас же вместе с командиром кемпейтай поручиком Гото отправляйтесь туда, приведите их в порядок и доставьте ко мне. Вместе с пленными вы будете находиться постоянно при штаб-квартире. Отправляйтесь.
Пленники действительно находились в тяжелом состоянии, особенно Борилка. В темени, куда Кувахара нанес удар рукояткой пистолета, была проломлена черепная кость, левая скула рассечена почти до самого уха, разбиты губы, нос. Когда окровавленного Борилку принесли в карцер к Стульбицкому, географ пришел в такой ужас, что с ним сделался обморок. Но скоро сознание вернулось к нему, и он стал стучаться в окованную железом дверь, требовать воды и бинтов, вызывать врача. Ему никто даже не ответил. Он снял тогда с себя нижнюю сорочку и стал рвать ее на ленты, которыми намеревался сделать перевязку ран. Но когда он принялся за эту операцию и стал рассматривать рану в темени, то увидел там пролом в черепе, и ему снова стало плохо, начались невыносимые сердечные спазмы. В полуобморочном состоянии он подполз к двери, прильнул носом к щелке внизу и стал жадно вдыхать свежий воздух. Так он пролежал часа два, пока не загремел железный засов и не отворилась дверь — пришел санитар с чайником, йодом и бинтами.
Борилка не приходил в себя, пока санитар смывал кровь намоченным тампоном. Но когда тот грубо стал ковыряться в ранах, боцман мучительно застонал и сделал слабое движение рукой, как бы пытаясь защититься. Санитар попросил жандармов подержать руки раненому, и двое прижали коленями каждый по руке. К разбитому темени прикоснулся тампон, смоченный йодом, и Борилка заскрежетал зубами, корчась от боли. Он окончательно пришел в себя, когда санитар почти закончил бинтовать ему голову.