Из подслушанных разговоров старый партизан знал, как и почему появились здесь жандармы.
Утром, перед восходом солнца, двое из них уснули. Третий жандарм стоял на посту, но и он клевал носом.
Партизаны навалились на него и смяли, не дав крикнуть. Потом прикончили спящих.
Это произошло утром 10 августа, в пятницу. Пользуясь паролем и рацией жандармского поста, Ли Фан-гу несколько раз радировал Гото 11 и дважды 12 августа о том, что русский беглец пока не обнаружен. В тот же день, в воскресенье, 12 августа, на партизанской базе появился Хаттори. Узнав от него о том, что облава „охотников“ отменена, а стало быть, не придет и баржа в бухту Трех Скал, Ли Фан-гу и придумал ту инсценировку, о которой было рассказано выше, относительно якобы выслеженного жандармами русского беглеца. Когда затребованная им „для поимки русского“ самоходная баржа приблизилась к бухте Трех Скал, Ли Фан-гу, чтобы дать возможность Тиба и Грибанову захватить ее, очередной радиограммой отвлек отряд поручика Гото подальше от берега.
Тиба, Грибанов и Кэ Сун-ю, разумеется, не знали, что баржа вызвана Ли Фан-гу. Они считали, что это „охотники“ прибыли для облавы. Но так как баржа проходила под скалой, на которой было убежище партизан, Тиба и Грибанов хорошо слышали разговор жандармов и поняли, что это не „охотники“, а специальный отряд, имеющий какое-то особое назначение. Но самое главное состояло в том, что Кэ Сун-ю угадал в шкипере ефрейтора Кураока, а в мотористе все узнали Комадзава… И как только отряд сошел на берег и вместе с поручиком Гото углубился в лес, партизаны стали готовиться к захвату баржи.
Комадзава достал удочки и закинул их прямо с баржи в бухту. Скоро он стал выхватывать бычков и камбал. Кураока растянулся на брезенте рядом с моторным отделением и по-видимому уснул, потому что за все время ни разу не поднял головы. Третий член экипажа — солдат — расположился у пулемета.
Так прошло часа два. Солдата у пулемета сменил Комадзава, и солдат растянулся на брезенте рядом с Кураока, вероятно, тоже уснул.
Выждав еще с полчаса, Тиба решил, что наступила пора действовать. Партизаны спустились со скалы, по зарослям подобрались к распадку, выходящему к бухте. До баржи оставалось метров тридцать. Решено было, что Тиба выйдет один, а тем временем все остальные возьмут на прицел Кураока и солдата.
Тиба вышел из зарослей спокойно, неторопливо. Комадзава, лежа рядом с пулеметом, не прекращал удить рыбу. Когда он увидел, что к барже идет человек, то не обернулся к пулемету. Он сразу узнал Тиба и приветственно помахал ему рукой. Потом показал на пулемет и на лежащих Кураока и солдата: дескать, может быть, направить огонь на них?
Тиба на цыпочках поднялся на баржу. Но как ни был он осторожен, чуткий Кураока проснулся, вскочил на ноги и, глупо тараща глаза на офицера, вытянулся по команде „смирно“: Тиба ведь был в форме капитана.
— Как с запасом горючего, господин ефрейтор? — спросил Тиба.
— Полный комплект, господин капитан.
— Неприкосновенный запас в сохранности?
— Так точно.
— Личное оружие у команды есть?
— Винтовки, господин капитан. В боекомплекте — ручной пулемет с запасом патронов.
Тиба достал из кармана пистолет и скомандовал Кураока:
— Оружие сложить вот здесь, — он показал на надстройку моторного отделения.
Только тут ефрейтор и солдат поняли, что творится неладное, но, уже ничего не могли сделать. Сложив оружие в указанном месте, они отошли в сторону и стали ждать, что будет дальше.
Тиба повернулся к берегу и сделал знак рукой, приглашая на баржу своих товарищей. Минуты через три — четыре те уже были здесь, и Тиба, показывая на Грибанова, приказал ефрейтору Кураока:
— Доставить этого товарища туда, куда он скажет. Малейшее неповиновение, порча мотора или другие формы противодействия будут стоить вам жизни: этому товарищу дано право расстреливать на месте за неповиновение. Повторите приказание, ефрейтор!