— Да, жалость и ужас. Трепет. Когда я смотрю на него, хочется склонить голову.
София присмотрелась внимательней. Несколько крутых склонов, похожих на уступы, но центральная часть плоская с многочисленными остатками каменных стен. Она видела рабочих, кативших тачки по проложенным тропинкам, и женщин, несших на головах корзины. У других рабочих были кирки и лопаты. Они взбирались на отвалы раскопа. Посреди этой сонной равнины кипела работа.
Она подошла к мужу, который стоял в тени одинокого фигового дерева, промокая лоб носовым платком.
— Я открыл новый мир. София! Идем со мной. Твой дом здесь.
Он взял ее за руку и повел по траве и земляным отвалам к Гиссарлыку. На северной стороне она увидела пологий склон с узкой тропинкой между двумя глубокими траншеями; кругом рвы, впадины и холмики.
Он заметил ее взгляд.
— Да, похоже на батальную сцену, — заметил он. — Мы воины, сражающиеся у ворот.
— Кто все эти люди, Генрих?
— В основном турки. Немного греков и азиатских евреев. Я ругаю их на их родных языках. Турки работают лучше греков. Прости, София, но они честнее. К тому же работают по воскресеньям, а греки никогда.
— Это святой день, Генрих.
— В Трое каждый день святой. Это священное место. — Он помолчал. Нагнулся и подобрал черепок, счистил с него землю большим пальцем, внимательно рассмотрел и снова бросил на землю.
— Римская керамика. Ничего особенного. Здесь все завалено битой керамикой.
— Разве римская не очень — древняя?
Если бы мы искали эллинистический Иллиум, она могла бы пригодиться. Но мы ищем не его. Посмотри сюда. — Оберманн показал на недавно начатый раскоп. — Видишь, как глубоко он уходит? Он напоминает воронку. На дне этой воронки должна быть самая древняя Троя. Первый город. — Почему-то ей представилась не воронка, а водоворот, и в центре этого вихря — древний город.
— На какой глубине, Генрих? — Она всматривалась в темноту.
— Тридцать или сорок футов. Трудно сказать. Археологии нельзя выучиться в университетах. Ее нельзя препарировать. Я обнаружил здесь пять уровней римского пребывания, а потом, под ними, каменный век! Сначала это сбило меня с толку. Каким образом каменный век мог попасть во времена империи? Затем возникла теория. Мой уважаемый коллега, профессор Лино, сказал, что место, на котором мы сейчас ведем раскопки, не использовалось тысячелетиями, а потом на нем стали строить римляне. Все разъяснилось! Ты скоро познакомишься с Лино. Я нашел его в Сорбонне.
Софии пока не особенно хотелось с кем-то знакомиться; она была слишком ошеломлена первыми впечатлениями и сбита с толку шумом и кипевшей вокруг деятельностью, чтобы вполне контролировать себя. Ей хотелось отдохнуть в тишине.
— Когда я только сюда приехал, — говорил Оберманн, — у меня был всего один рабочий. Все го один! Я дал ему лопату и велел копать. И знаешь, что он нашел? Маленького деревянного идола. Вот! Я не расстаюсь с ним, он приносит мне счастье. — Оберманн вытащил из кармана маленькую вырезанную фигурку с открытым наподобие буквы "o" ртом. — Он говорит мне: "Давай! Вперед!" — Оберманн положил идола в карман и похлопал по нему. — Теперь у меня полтораста мужчин и женщин. Каждый зарабатывает по девять пиастров в день. Если они приходят ко мне с какой-то особой находкой, я плачу им премию в двадцать пять пиастров. Ничто не ускользнет от взгляда турка, если он рассчитывает на премию! Расход невелик, а приобретения огромны.
Ветер набирал силу, в вечернем воздухе ощущалась прохлада. София увидела троих рабочих, тащивших на спинах ее багаж вверх по склону Гиссарлыка.
— Что делают эти люди, Генрих?
— Они несут наши чемоданы в дом. Разве я не говорил тебе, что здесь твой новый дом?
— Как? Мы будем здесь жить?
— Конечно, где же нам еще жить, София? Дома на равнине кишат паразитами. А здесь у нас нет клопов. — Она издала, что они будут жить в деревне, которую проезжали, или даже в порту Чанаккале, но жить на грязном холме — разве это возможно? — Что это у тебя такой испуганный вид, София? Знаешь, почему я взял молодую жену? Ты сильная. Тебе надо привыкать к приключениям! Посмотри сюда. Это стены дворца. Видишь? Ты будешь жить во дворце!
Женщины, идя гуськом, уносили землю в корзинах, напомнивших Софии корзины для хлеба. Они тихонько пели какую-то турецкую песню. Мужчины в траншеях кирками очищали обнажающиеся стены от остатков темной земли. Чтобы предохранить лица от ветра и пыли, рабочие заматывались платками, отчего становились похожи на плакальщиц на турецких похоронах. Все это должно было стать ее домом.
— У меня ботинки скользят по грязи, — пожаловалась София.