София вернулась в каюту под предлогом, что ей нужно взять носовой платок, и села на узкую койку. Она смотрела в иллюминатор на расстилавшееся впереди Эгейское море, волнуемое северовосточным ветром, и понимала, что ей предстоит начать новую жизнь вместе с этим чужестранцем.
В каюту вошел Оберманн.
— Дорогая моя София, я расстроил тебя. Я не подумал. Прости меня.
— За что, Генрих?
— Не нужно вспоминать прошлое. — Он вдруг захохотал. — Как это я говорю такие вещи? Я, археолог!
Он обнял ее и в крохотном пространстве каюты стал вальсировать с ней под воображаемую музыку. Танцуя, она подумала: "Что ж, во всяком случае, с тобой не соскучишься".
Часа через два они проплыли мимо острова Хиос, и София мельком увидела побережье лежавшей к востоку Турции. Она разглядела маленькие поселения — без сомнения, рыбацкие деревушки — и даже расслышала лай собак Волнение на море не мешало ей, скорее успокаивало. Бесконечная качка убаюкивала.
— Видишь, София, вон тот залив? Видишь черную скалу? Там была прикована царевна Гесиона, отданная на съедение морскому чудовищу, насланному Нептуном. Именно там Геракл ее спас. Он насыпал там вал. — От мыса вглубь суши шел гребень горы.
— Ты веришь в эти истории, Генрих?
— Они истинны. Мы живем в трудное время. В железный век. Нам нужны эти истории. Мы должны быть благодарны, что они сохранились до наших дней. — Оберманн подошел к поручню и стал смотреть на чаек, летевших за кораблем. — Таким путем Гелла и Фрикс летели на золоторунном баране. Как я любил эту историю! Они пересекали Эгейское море, как мы сейчас, в северо-восточном направлении. Знала ли ты, что эта земля настолько благословенна? Половина всех историй мира начинается здесь. Вот почему я сюда приехал. Посмотри, как птицы, расправив крылья, ловят потоки воздуха. Геллу испугали волны внизу, под ней, и она упала с золотого руна. Воды, в которые она упала, стали называться Геллеспонтом.
— Не беспокойся, Генрих. Я не упаду.
— Ты не боишься высоты?
— Я не боюсь упасть. А ее беда была именно в этом.
— Ты переписываешь мифы собственной страны! Ты великолепна!
Неподалеку от них стоял английский священник с тростью черного дерева и жадно прислушивался к разговору.
— Неужели мне выпала удача разговаривать с герром Оберманном?
— Да.
— В прошлом году я присутствовал на вашей лекции в Берлингтон-хаусе. Это было откровение, сэр.
Священник был высокого роста и, когда говорил, наклонялся вперед. С низким звучным голосом, а какое-то глазное заболевание заставляло его беспрерывно моргать.
— В университете, герр Оберманн, я был эллинистом, но за время вашей лекции узнал о Греции больше, чем за всю прежнюю жизнь.
— О! Слышишь, София? Оказывается, его преподобие мой ученик!
— Хардинг, сэр. Десимус Хардинг.
В Обществе любителей древности в Берлингтон-хаусе Оберманн прочел три лекции о происхождении греков, которое он прослеживал до древних жителей северной Европы. Он рассказывал, как племена охотников-собирателей начали продвигаться на девственные земли Малой Азии и Анатолии, где выучились искусству земледелия. Там возникали деревни, жителей которых связывало кровное родство, эти люди производили простую керамику и плели циновки и корзины. Часть деревень, объединившись, за тысячу лет превратилась в небольшие города. Он представлял себе мир, в котором все люди отправились в долгое путешествие. Все фазы мировой истории находились в равновесии. В городах жители начинали отличаться друг от друга богатством и силой, появлялись вожди и правящие семейства, которые строили большие дома или укрепленные жилища. Через много поколений маленькие города превращались в большие.
Для Оберманна большой город был высшим достижением мира, местом назначения, к которому двигались все люди. Греческий город-государство, полис, был результатом тысячелетней борьбы и соперничества.
— Я представляю себе улицу шестого века в Афинах или Коринфе, — говорил он в Обществе любителей древности, — как улицу Парижа или Нью-Йорка! Это одна и та же цивилизация. Но простите меня. Я говорю так, словно тысяча лет может пролететь в один момент, однако археология свидетельствует о другом. Момент страха, когда драгоценности прячут под камнем, момент опасности, когда от пожара чернеют стены дома, момент смерти, когда наконечник стрелы вонзается в череп — все эти моменты обнаруживает археолог. Для людей, которые живут и страдают, существует не эта тысяча лет, а лишь краткий промежуток человеческой жизни, в течение которого редко происходит что-то значительное. — В разных концах аудитории раздалось покашливание. — Фрагменты керамики, которые я находил по всему миру, это признак обыденной человеческой жизни, которая вряд ли изменилась. Но все же как велики изменения, видимые тому, кто занимается историей древнего мира! Именно в этом задача археолога — свести воедино бесконечно большое и бесконечно малое. Каким образом недолгое размышление или тревога, исчезнувшая с лица, чуть появившись, могут быть связаны с созданием пирамиды или великой стены? В этом и заключается парадокс, джентльмены.