Мишеля охватила такая паника, что он не знал, что ответить. Понимая, что никакие слова здесь не помогут, он пробормотал:
— Этьен, вы меня знаете. Я не гугенот.
— Лжете! — заорал мельник и повернулся к толпе: — Этот человек лжет!
— Лжет! — подхватила толпа. — Смерть ему! Смерть ему!
Мишель закрыл глаза, не в силах даже подумать о чем-нибудь. Однако в этот миг послышалось громкое цоканье копыт по мостовой.
— Вы что творите, канальи? — послышался властный, раскатистый голос. — Горе вам, если хоть пальцем тронете доктора Нотрдама! Я убью первого же, кто прикоснется к его шляпе!
Мишель приподнял веки и увидел барона де ла Гарда, со шпагой наголо, и с ним еще всадников, среди которых был Марк Паламед, первый консул Салона.
Толпа отшатнулась и отступила. Мельник попытался удрать, но двое солдат из свиты барона его поймали и схватили за руки. Один из них вывернул ему кисть, и копье выпало из руки. Другой надавал затрещин.
Толпа рассыпалась. Барон и первый консул подъехали к дому.
— Все в порядке, Мишель? — спросил де ла Гард.
— Да, Пулен. Большое спасибо.
— Закройтесь накрепко в доме и сегодня никуда не выходите.
Барон указал на небо.
— Я читал вашу брошюру о комете, которая прилетит в сентябре, и о бедах, что она принесет. На этот раз вы погрешили оптимизмом: гражданская война уже началась.
ПОД ЗНАКОМ БЕЛОЙ ЛОШАДИ
Падре Михаэлиса поразил праздничный вид Салона, в то время как вся Франция была в трауре. Улицы посыпали песком и устлали пахучими травами. Со стен домов свешивались цветочные гирлянды и полотнища с вышитыми на них французскими лилиями и савойскими крестами. Кортеж, который вез сестру Генриха II Маргариту де Берри к мужу, Филиберу Савойскому, с трудом продвигался сквозь восторженную, хотя и тихую толпу. Стоял декабрь, и, после засушливого лета и осени 1559 года, по небу неслись облака, и дул ледяной, пронизывающий ветер.
Падре Михаэлис повернулся к кардиналу Алессандро Фарнезе, разделявшему с ним темную, без опознавательных знаков, карету, которая, поскрипывая, в арьергарде элегантных экипажей придворных, везла их к замку Эмпери.
— Если бы не герцогиня де Берри, одетая в черное с головы до ног, и не приказ толпе соблюдать тишину, никто и не догадался бы, что Франция оплакивает своего короля.
Кардинал тонко улыбнулся.
— Ну, теперь у вас другой король, Франциск Второй. Он еще ребенок, но имеет право на трон, даже если гугеноты и оспаривают это право.
— Гугеноты выступают не против него, а в пользу истинного короля.
Улыбка Алессандро Фарнезе стала шире и обрела саркастический оттенок.
— Ну же, произнесите имя, тем более что мы оба его знаем.
Падре Михаэлис раздраженно поджат губы.
— Если мы оба его знаем, то нет нужды его произносить.
— Вы, иезуиты, всегда осторожны, верно?
Алессандро Фарнезе расхохотался.
— Ладно, его назову я. Сейчас во Франции правит кардинал де Лорена, покровитель Гизов. Подозреваю, что орден иезуитов против этого не возражает. Или я ошибаюсь?
Теперь пришла очередь падре Михаэлиса улыбаться.
— Это правда. Мы не возражаем.
Он сразу же снова стал серьезен.
— Меня беспокоит то, что кардинал собирается все траты на мирный договор в Шато-Камбрезис переложить на младшее дворянство. Именно среди младшего дворянства гугеноты и вербуют своих сторонников. Вооруженные конфликты уже вспыхнули в разных районах Франции. Если малая аристократия повернется к реформатам, вся страна рискует превратиться в поле сражения.
— Совершенно верно, — ответил Алессандро Фарнезе.
Он хотел еще что-то сказать, но тут сильный толчок возвестил о том, что экипаж прибыл на место. Кардинал выглянул в окно и сразу же отпрянул внутрь кареты.
— Эммануэле Филиберто уже в ложе на помосте, в окружении консулов. Я не хочу, чтобы меня узнали, здесь вам проще. Посмотрите-ка сами.
Михаэлис послушно высунул голову и тут же, с гримасой на лице, снова откинулся на сиденье.
— Что за дурновкусица! — воскликнул он. — Они оставили висеть на соседней улице трупы четверых гугенотов. Есть риск, что герцогиня их увидит.
— И здесь тоже истребляют гугенотов? Это хороший признак.
— Парламент Экса выполняет свой долг и уже арестовал многих реформатов. В Салоне отловили только мелкую рыбешку. В ложе сидит Марк Паламед, первый консул. Его подозревают в кальвинизме, а его брат Антуан Паламед, по прозванию Триполи, скрывается.
— То, что гугеноты вынуждены скрываться, тоже хороший признак.
Михаэлис нахмурился.
— На первый взгляд — да. Жаль только, что тут мы имеем дело с попустительством. Граф Танде, правитель Прованса, палец о палец не ударил, чтобы схватить тех, кого разыскивают. Подозреваю, что в данный момент Триполи спокойно скачет в Нант, где реформаты созывают свои генеральные штаты.
— Вам и это известно? — восхищенно прошептал кардинал Фарнезе. — Я полагал, что секретными сведениями располагают только силы полиции.
Михаэлис сложил губы трубочкой.
— Вы забываете, что мы вездесущи и у нас есть штат мирских осведомителей. А я являюсь провинциалом Парижа и Северной Франции. Моих ушей достигают все исповеди и доносы.
Колокола Салона сменили погребальный звон на праздничный. По толпе, молчавшей до сей поры по причине траура, прошел гул.
— Ну вот, — сказал кардинал. — Церемония началась. Выйдите посмотрите, а потом расскажете.
Михаэлис спрыгнул на землю и смешался с толпой, которую солдаты из эскорта безуспешно пытались удержать по краям улицы. Отсюда, с возвышения, был хорошо виден медленно и важно движущийся кортеж: десятки экипажей, сверкающие яркими нарядами пажи, фрейлины и придворные. С ними шло местное население, от честных работяг до девочек из борделя и грузчиков, собиравшихся воспользоваться случаем и выпить на дармовщинку. Но больше всех было батраков из окрестных деревень. Целая армия ребятишек бежала за экипажами и развлекалась тем, что кидалась песком, часто добираясь и до более глубокого слоя уличной грязи.
Михаэлис увидел, как Маргарита, вся в черном, направилась навстречу герцогу Савойскому в белых одеждах. Она была высока ростом и горбата, он — почти карлик. И все же впечатление от встречи супругов, ставших супругами по статье мирного договора, было так сильно, что почти все женщины плакали, а мужчины еле скрывали волнение.
Но прежде чем они встретились, между ними появился человек в квадратной шапочке, с длинной седой бородой. В руке он держал какой-то листок.
Михаэлис обернулся к стоящему рядом парню в переднике мясника и спросил:
— Кто это?
— Это Нострадамус, великий пророк! — с воодушевлением ответил парень. — Он написал поздравление, которое начертано на стенах, видите? «Sanguine Trojano, Trojana stripe…» Это означает: «Троянской крови, троянского рода, станет королевой по велению Венеры…» Как вам известно, наш королевский дом по прямой линии происходит от Франка, сына Гектора Троянского.
— Ну да, ну да… — рассеянно пробормотал Михаэлис.
Нострадамус начал читать торжественную речь, в которой толпа не поняла ни слова. Иезуит воспользовался моментом, чтобы разглядеть своего врага. Он не виделся с ним с самого придворного обеда. Мишель де Нотрдам был чуть ниже среднего роста и выглядел старше своих лет. Может, так казалось из-за длииной, совершенно седой бороды, покрывавшей всю грудь. Его крепко сбитое тело окутывал черный плащ, куртка и панталоны тоже были черные.
Внешность ничем не примечательная. Единственное, что бросалось в глаза в его облике, — это необычайно красный цвет лица и особенно носа. С такого расстояния судить было трудно, но он показался Михаэлису скорее изрядным любителем выпить, чем провидцем и аскетом.