Он поглядел на Мишеля, который стоял у окна и вглядывался в улицу, ничего не замечая.
— Вы говорили о нем в одном из катренов, помните, доктор Нострадамус? В том неизданном, что вы давали мне прочесть.
Мишель убедился, что цокот копыт затих вдали, обернулся и кивнул:
— Да, я помню.
И прочел наизусть:
— Действительно, — объяснил он. — Думаю, что черный монах, ставший серым, то есть лишившийся сана и назначенный капитаном, — это Ришелье. Из-за него будет пожар и кровь и полетят головы.
— Но я не понимаю, о каких местах вы говорите. Вареннов во Франции по меньшей мере тридцать, включая реку.
— Варенн, лес в Ренн-ан-Гренуйе, Воторт, Эрне, Пьер Бланш — все это названия мест в провинции Майны, к северу от Луары.
— Но там пока не идут бои.
— Да, но если мои предсказания точны, то скоро будут сражаться и там.
Шевиньи, который гладил плечи Бланш, наверное, чтобы ее утешить, оторвался от своего занятия и воздел руки к небу.
— Пророк! — крикнул он. — Величайший пророк всех времен! Как чудесно находиться с ним в одной комнате и дышать одним воздухом!
Жюмель бросила на него саркастический взгляд. Она уже приготовилась сказать какую-нибудь колкость, но тут на пороге появилась Кристина.
— Обед готов? — спросила Жюмель.
Кристина была еще бледнее, чем обычно.
— Нет, мадам… Случилось нечто ужасное… Бульон кипел, и вдруг из кастрюли полезли скарабеи… Десятки — что я говорю? — сотни! Вся кухня в этих мерзких тварях!
Мишель вскрикнул:
— Как при дворе Екатерины! Значит…
Закончить мысль он не смог: с улицы снова донесся конский топот, на этот раз совсем близко. Цокот и ржание слышались уже под окнами. В следующий миг в дверь с силой постучали.
— Откройте! Именем короля!
Владетели Мована выхватили шпаги. Жюмель тоже решительно поднялась, несмотря на живот.
— Пойду за арбалетом. Пригодился однажды, пригодится и сейчас.
На лбу у Мишеля выступил пот. Он сделал отрицательный жест:
— Сопротивляться бесполезно. Открывать пойду я. Постараюсь их задержать.
Он отстранил Кристину и, прихрамывая, вышел в коридор. Стук в дверь продолжался. С отчаянно бьющимся сердцем он поднял задвижку. Дверь распахнулась.
От удивления у Мишеля закружилась голова.
— Бертран!
— Собственной персоной! — улыбаясь, ответил младший брат. — Граф Танде послал меня и Марка Паламеда освободить вас от ополченцев. Чего ты ждешь? Обними меня!
Братья обнялись так крепко, что, казалось, никогда не оторвутся друг от друга. Потом Мишель отстранил Бертрана и оглядел его с головы до ног. Он расстался с братом, когда тот был почти ребенком, а теперь перед ним стоял взрослый мужчина. На нем была кольчуга, украшенная знаками правителя Прованса, волосы скрывал шлем с длинным забралом. Там, где кончались доспехи, под тканью угадывалась мощная мускулатура.
— Ты очень изменился, — прошептал Мишель.
— А ты нисколько, — восторженно ответил Бертран. — Дай же я войду, мне столько надо тебе рассказать! Помнишь ту курочку-молодку, Джулию Чибо-Варано?
— Да. — Мишель был в замешательстве.
— Ну так вот: я встретил ее в Танде на прошлой неделе. Она собиралась в Италию. Ты бы видел, в какую женщину она превратилась! Вылитая мать, со всеми… ну ты понимаешь. Но что, я через порог буду тебе все это рассказывать?
— Да нет, входи, входи, — сказал Мишель, — располагайся.
И всем сердцем пожелал, чтобы владетели Мована успели вложить шпаги в ножны.
ЗАТВОРНИЦА
— Известия, которые вы сообщили, весьма утешительны, — сказал падре Жан Леюни, директор римской коллегии ордена иезуитов.
Падре Михаэлис кивнул.
— Совершенно верно. Даже я не ожидал, что Франция так быстро капитулирует перед так называемой церковью реформатов.
Он замолчал, схватившись за сиденье: экипаж, в котором они ехали по Риму к собору Сан Марчелло, проезжал тряский переулок.
— Все началось с заговора в Амбуазе и с последующих репрессий, — продолжал он. — Поражение еретиков обращается в победу.
— Как такое возможно? — спросил падре Леюни.
— Я же вам говорил, — слегка раздраженно ответил Михаэлис.
Жан Леюни был бельгиец, и Михаэлис, как все французы, считал бельгийцев тугодумами. Это убеждение никак не могли опровергнуть ни массивное сложение собрата, ни его мясистое лицо.
— Сожжение Анны де Бург в декабре прошлого года не вызвало в народе большого сочувствия. Но в Амбуазе кардинал де Лорена переборщил. Повесить столько народу на окнах королевского жилища — акция мрачная и неуместная. Образ мертвецов, гроздьями свисающих со стен замка, потряс всю Францию.
— Отсюда и репутация беспощадных, закрепившаяся за Гизами.
— Именно так.
Михаэлис подумал, что Леюни вовсе не такой уж тугодум, как кажется.
— С этого момента кардинал де Лорена пошел на попятный, а с ним и королева. Роморантенский эдикт практически поставил еретиков под защиту гражданских законов, кроме случаев серьезных нарушений общественного порядка, и передал их под юрисдикцию церковных трибуналов, которые не могут вынести смертного приговора.
— Но это возмутительно, — прошептал падре Леюни.
— Хуже того. Это сигнал к замирению, в то время как идет война. Практически это капитуляция.
— И кардинал де Лорена воображает, что таким способом он вернет себе расположение населения?
— Совершенно верно.
Михаэлис наконец понял, что имеет дело с проницательным собеседником, хоть и с бельгийцем.
— Горе тому льву, который в драке спрячет когти: даже щенок поймет, что он струсил, и приготовится атаковать. Однако королевы намного умнее щенков, и, на мой взгляд, начался закат Гизов.
Экипаж пополз вверх. Михаэлис отодвинул плотно задернутую черную шторку и выглянул наружу. Лачуги уступили место роскошно разросшейся под июльским солнцем зелени.
— Как же красив Рим в такие дни, — вздохнул он. — в Париже два месяца льют дожди.
— Вы парижанин? — спросил Леюни.
— Нет, я провансалец и родился в климате, похожем на здешний. Рано или поздно, но я вернусь на родину.
— Если не ошибаюсь, Прованс еще сопротивляется ереси.
— Не особенно. К сожалению, у кальвинистов в Лионе очень сильная, давно основанная церковь. Оттуда они распространяются на юг. Но сторонников они себе вербуют, по счастью, только среди знати и буржуазии. Им не удалось проникнуть в среду батраков и крестьян, которые остаются верными католиками. В некоторых местах католики-батраки поднялись против гугенотов-господ. В Салоне-де-Кро невежественный мужлан, некто Кюрнье, благодаря нажиму крестьян даже стал вторым консулом.
— По-моему, это очень хорошо.
— Вовсе нет. Из трех традиционных сословий единственно буржуазия что-то значит. Крестьянский гнев тает, как снег на солнце. Мы разрабатываем сильнодействующие меры, чтобы разжечь его снова.
Падре Михаэлис опять повернулся к окну, потом задернул шторку и серьезно посмотрел на Леюни.
— Послушайте, мы почти приехали, и мне надо знать ситуацию в деталях. Я немало попотел, удаляя Карнесекки из Венеции, где он нашел себе убежище. О том, чтобы вернуться во Францию, он и слышать не хотел. Тогда я сделал так, что он приехал в Рим в качестве приглашенного на Тридентский собор. Я надеялся, что инквизиция его сразу арестует, а он оказался в монастыре Сан Марчелло, приняв добровольное затворничество. Что же произошло?
Падре Леюни развел руками.
— Вы сами знаете. Новый Папа, Пий Четвертый, из дома Медичи, родственник Козимо. А Козимо всегда покровительствовал Карнесекки, который оказывал ему множество услуг. В результате новый процесс над ним спустили на тормозах. Карнесекки пришлось удалиться в Сан Марчелло, хотя теоретически процесс все еще идет. Истина в том, что, каковы бы ни были его результаты, никто не рискнет тронуть еретика, которого поддерживают великий герцог Тосканы и понтифик.