Июнь 1566 года выдался жаркий, и утро 1 июля обещало знойный день. Мишель вынырнул из полудремы, в которой пребывал, не различая уже дня и ночи, затуманенными глазами посмотрел на сидевшую рядом Жюмель и улыбнулся ей.
— Вот ирония судьбы: кто умирает, моля добить его шпагой в бою, кто просит признать за ним славу, а я, со всеми моими амбициями, умираю с мольбой о возможности помочиться.
Она сжала его несгибающиеся пальцы.
— Ты не умрешь, любовь моя. Сегодня приедет врач, вызванный из Лиона, доктор Жан Липарен. Он, конечно, искуснее местных медиков.
— Липарен! Вот так загадка! — побормотал Мишель. — Я его никогда не видел, но переписывался с ним, когда он практиковал в Бурже. Однажды мне кто-то сказал, что его вдова вторично вышла замуж, и я был уверен, что его уже года два как нет в живых. А потом получил от него письмо из Лиона, где он писал, что предоставляет себя в мое распоряжение. Вот уж будет любопытно выслушать его объяснения.
— Не думай о враче, думай о своем здоровье. Как сегодня? Боли были?
— Я уже несколько дней вообще ничего не чувствую. Думаю, часть тела парализовало. Естественно, мне не хочется писать.
Мишель вздохнул.
— Анна, очень скоро ты станешь владелицей части дома и всего моего добра. Ты читала завещание?
— Да. Ты оставляешь мне треть дома, который когда-то был моим, и условием наследования ставишь то, что я никогда не выйду замуж. Почему ты боишься, что я соберусь замуж?
В голосе Жюмель он уловил нотку упрека. Вот уж чего не ожидал.
— Я… хочу, чтобы ты навсегда была моей… — прошептал он.
— А дочери получат наследство, только когда выйдут замуж. Для мальчиков же эта оговорка не предусмотрена. Почему?
Мишель не знал, что ответить.
— Так принято, — пробормотал он.
Жюмель покачала головой.
— Мишель, Мишель… Ведь ты умеешь видеть сквозь время, а от дурацких условностей своего времени так и не освободился. Понимаешь, что я хочу сказать?
Мишель пошевелился, насколько ему позволяло одеревеневшее тело.
— Может быть, я не то сделал, прости меня. Я не хотел, чтобы получилось плохо. Как только хоть чуть-чуть вернутся силы, я вызову нотариуса и свидетелей и все перепишу, обещаю тебе.
Жюмель положила палец ему на губы.
— Молчи, не надо ничего менять. Я тебя все равно люблю, хоть иногда тебе и кажется, что нет. Я убеждена, что ты поправишься. Но в любом случае позабочусь о том, чтобы твои пожелания были выполнены.
В этот момент на пороге комнаты появилась Кристина.
— Мадам, там внизу доктор Липарен из Лиона.
— Зови его прямо наверх.
Пока Кристина ходила за Липареном, Жюмель наклонилась над Мишелем и легко поцеловала его в бескровные губы.
— Смотри выздоравливай, мое сокровище. Умираю от желания ругаться с тобой еще долгие годы.
Когда врач вошел в комнату, она выпрямилась.
— Мне остаться? — спросила она тихо.
— Нет, прошу вас. И вы, господин Шевиньи, пожалуйста, выйдите. Если будет нужно, я вас обоих позову.
Доктор Липарен остался стоять возле кровати. Мишель силился его разглядеть. Постепенно из мути выплыла фигура невысокого седоволосого и седобородого человека. Лицо его было правильно и даже красиво, но Мишель видел его сквозь какую-то дымку, как на донышке бокала.
— Кажется, я вас где-то видел, — сказал он.
— Вам не кажется, вы действительно со мной знакомы.
Липарен наклонился над больным и улыбнулся.
— Ну же, напрягите чуть-чуть вашу память. Мы были очень дружны и продолжали дружить, когда мне пришлось взять другое имя.
Мишель старался вглядеться, но потом бессильно покачал головой.
— Нет. Правда не помню.
— Так я вам скажу. Двадцать лет назад, когда я жил в Сен-Реми, меня звали Жозеф Тюрель Меркюрен. Потом я был известен как Денис Захария. Потом уж и не знаю, сколько имен сменил. Последнее — Жан Липарен.
Мишель очень разволновался, попытался протянуть руки, но они только чуть-чуть оторвались от постели. По его щеке побежала слеза.
— Меркюрен! А я ведь вам писал, не зная, кто вы.
— Я сам так захотел. Мне не хотелось компрометировать вас в глазах тех, кто охотился за мной во Франции. Когда вы мне написали, я был в Германии и работал на шахтах вашего клиента Ганса Розенберга. Вам понравился золотой кубок, который я для вас сделал?
— Значит, это правда? Вы можете делать золото?
Голос Липарена сделался грустным.
— Даже если бы и мог, зачем это нужно? Все наши рецепты, формулы и изобретения скоро перестанут работать.
Он приподнял одеяло и осмотрел чудовищно распухшие ноги Мишеля.
— Подходит к концу историческая эра, и, как все эры, она подходит к концу с кровью. Уверен, что новая наука, которая придет на место нашей, не сможет делать золото. Она разделит дух и материю как две несовместимые субстанции. Кое-кто уже придерживается этого метода.
Липарен начал ощупывать икры Мишеля, и тот застонал.
— Говорите, конец эры? Вы имеете в виду конец эры Марса и начало эры Луны? Но это и так уже случилось…
— Да, и магия погибает. Мы с вами последние ее поборники. Никто из тех, кто попытается нам подражать, наших высот не достигнет. Никто, ибо небо у них над головами будет пустым и холодным.
Липарен снова укрыл Мишеля одеялом и развел руками.
— Мишель, мы платим по счетам во вселенной, которая создана мыслями живущих. Изменятся эти мысли — изменится вселенная. Это и есть конец исторической эры: смена доминирующей мысли и, как результат, изменение космоса.
— Я знаю. Вы не первый мне это говорите, — прошептал Мишель. — Но я убежден, что верны именно наши законы.
— Пока да, но и они изменятся.
Липарен выпрямился.
— Мишель, у медиков принято говорить друг другу правду. Из того, что я увидел, я могу заключить, что от вашей болезни средств не существует. Вам осталось жить несколько часов.
Мишель слабо улыбнулся.
— Вы забываете, Жозеф, или Денис, или Жан, что я тоже врач. К смерти я готов и покидаю эту жизнь без особого сожаления. Но меня пугает то, что ждет меня потом.
— Я вас понимаю, но знайте, что мир, который вас ждет, будет подчиняться старым законам. Он будет соответствовать тому, во что мы верим, а значит, будет поддаваться скальпелю нашей воли и воображения. Меняются земные времена, но не времена наших снов.
— Это-то меня и страшит. По ту сторону могилы меня ждет злокозненный колдун. Он свободно передвигается в астральном свете, изменяет по своей воле триста шестьдесят пять небес Абразакса. Годами он посылает мне знаки, чтобы напомнить о вызове, который мне бросил.
Липарен нахмурил брови. Он подвинул к кровати стул, уселся на него и взял Мишеля за руки.
— Возможно, я смогу помочь вам лучше, чем как медик. Какие сигналы он вам посылал?
— Прежде всего, скарабеев.
Мишеля передернуло.
— Фаланги скарабеев, возникающие из ниоткуда. Они ползали по столу королевы Франции, по моей кухне, торчали изо рта моего кота.
Липарен немного подумал, потом сказал:
— Ну, это не такое уж мрачное явление. Плутарх описывал повадки этих насекомых, у которых нет самок. Из своего семени они скатывают шарики и катят их с востока на запад, подражая ходу солнца. Из такого шарика рождается новый скарабей, и ему не нужно вмешательство самки.
Он помолчал и спросил:
— Это вам о чем-нибудь говорит?
Мишель вдруг почувствовал, что его охватила лихорадка. Он был так поражен, что уже не понимал, откуда взялось лихорадочное состояние: от болезни или же от новости, которую услышал. Ему с трудом удалось выговорить: