Поднялся такой неистовый ветер, что, казалось, заколебалась небесная сфера. Вокруг раздавался шорох и треск: чудовищные растения с листвой в виде человеческих тел начали пробиваться со всех сторон. Они пульсировали, извивались, венчики их цветов казались живой плотью. В хаосе этого абсурдного мира мелькали какие-то прозрачные тела: крошечные женщины, распахнув рты, неслись по пульсирующим артериям, по пищеводам, по искривленным костям. Все они извергали кровь, валились гроздьями друг на друга и исчезали в никуда… От их беззвучных криков органы растений вздрагивали, а листва извивалась, как живая.
— Смотри, Мишель. На земле одиннадцатое августа тысяча девятьсот девяносто девятого года. Спускается Владыка Ужаса.
Застыв от ужаса, Мишель очутился в другом мире, знакомом ему, где Луна накрыла собой Солнце. Солнце продолжало светить, а Луна выглядела мертвым черным кругом, лишенным сияния.
Мир, раскинувшийся внизу, явно был земным. И в сумраке из глубины земли вырвался яркий свет. Ослепительно белая вспышка, ярче тысячи солнц, прошла сквозь землю и поборола тьму. Нострадамус с ужасом понял, что кто-то пленил Око Божье и держал его под землей как в тюрьме, не заботясь о том, какой чудовищный костер может вспыхнуть и к каким последствиям все это приведет. В сиянии вспышки он увидел извилистые рукотворные лабиринты и гроты, в которых мельчайшие частицы материи непрерывно куда-то бежали, сталкивались, образовывая хаотичные раскаленные горизонты. Может, обретала себя квинтэссенция, может, кагастро Парацельса. А может, Око Божье, укрощенное и разделенное спокойный белым лунным светом, стремилось высвободиться и уничтожить эту часть мироздания.
Но эта битва была не единственной, что разворачивалась перед глазами Мишеля. То ли возбужденные исчезновением Луны, то ли тем, что Солнце оказалось в плену, мириады растерявшихся насекомых бились друг с другом в отчаянной схватке. То тут, то там вспыхивали крохотные солнца, дождем падали с неба, выпрыгивали из воды, искрами рассыпались по земле, приготовляя почву для грядущих агоний. Даже если и явился король Жоффруа, то у него хоть было за что сражаться с Франциском I графом Ангулемским. Теперь же все сражались непонятно за что, и каждая из сторон сторицей возвращала полученные удары. Похоже, единственный, кто видел смысл в этой свалке, был четвертый, бледный с прозеленью, всадник Апокалипсиса. Невидимо и тихо, отпустив поводья, ехал он среди всеобщей разрухи и ухмылялся про себя, радуясь, что тьма погребла под собой нежный полумрак женственности и что снова воцарится закон силы.
— Довольно, хватит! — закричал Нострадамус, и это не был вопль слабости, это был волевой приказ.
И призрачная картина сразу исчезла, а восьмое небо стало пустым и холодным. Только звезды Большой Медведицы снова перестраивались в привычную конфигурацию да виднелись еще три неярких звездочки.
Ульрих больше не хохотал, напротив, он обрел прежнюю мягкость.
— Видишь, Мишель? То, что ты стремился предотвратить, уже произошло. В тысяча девятьсот девяносто девятом году спустился не один Владыка Ужаса, а множество. Бесполезно дальше об этом хлопотать. Избавься от своих женщин или сделай их на худой конец рабынями и присоединяйся ко мне, чтобы властвовать в новой эре.
Нострадамус ощутил, как Магдалена и Жюмель взяли его за руки, каждая со своей стороны. Они не сказали ни слова, но этот жест вернул его к действительности. Он с иронией взглянул на Ульриха.
— Учитель, ты меня недооцениваешь, если решился на такой грубый обман. Здесь, на восьмом небе, времени не существует. Может, тысяча девятьсот девяносто девятый год уже наступил, а может, еще наступит. Ты мне показал не то, что произошло, а то, что может произойти: не реальность, а возможность. Все еще вполне можно изменить и спасти Шехину.
Он посмотрел на женщин, прижавшихся к нему.
— Вы верите в это?
— Да, — сказала Жюмель и поцеловала его в губы.
— Да, любимый, — отозвалась Магдалена и тоже его поцеловала.
Мишель почувствовал абсолютную уверенность.
— Круг любви создан! — воскликнул он взволнованно. — Теперь остается только выстроить вселенную, согласно закону Змея.
Ульрих отчаянно закричал, но Нострадамус уже начал читать заклинание, такое же древнее, как само человечество:
— Боже непознаваемый, взываю к тебе голосами всех мужчин:
ИСОО ОЙЕ ОСИ ЙЕ АОО ЭЙ ОЙ АОС ОЙС ЕООА ИСИ ОЕА ОСОО ЙЕУ АОО.
Взываю к тебе голосами всех женщин:
ИАС ЕОО ИОЙ ЕСИ ООА ЕС ИС АИ ЙО ШАИ ЕОО ОЙСЕ ИАО ЩАИ ЭОИС ИОЕИ ИОА.
Взываю к тебе как к ветрам, взываю к тебе как к заре. Взываю к тебе на север, на юг, на запад и на восток. Взываю к тебе как к земле, небесам и космосу…
Ульрих стал вдруг маленьким-маленьким. Он поднял тонкие ручки к небу, где мерцали звезды Большой Медведицы, и заорал что было силы:
— Не слушай его, о Солнце! Во имя великого Абразакса, что держит в руках твои лучи, освети мое сердце! Благодарю тебя, Сеф Фиоф Барбариоф! Благодарю тебя, о мой бог Деиодендеа Иаоф! Благодарю, Отец! Благодарю, Дух Святой! Раздавите древнего Змея, не дайте ему народиться вновь! Ты, о Иао! Ты, о Саваоф! Ты, великое Число, Абразакс! Прошу у вас славы Солнца и света семи звезд, что освещает по ночам подземный мир, а днем светит над землей. Шабарах Ринишир Фунеро Фонтель, Азумар, Азумар!
С темного свода восьмого неба свесились уродливые, искривленные лица демонов. Там был Парпалус с лицом новорожденного; Раукагегил, повелитель Марса; Кана и Баруф, Литим и Фолиаф, Энедил и Зеброной. И вмерзший в лед эмбрион поднял наконец лицо, и оно оказалось вытянутой крокодильей мордой.
Однако от всего этого собрания космических ужасов веяло неуверенностью и бессилием. В углу небосвода снова начали собираться в круг и вращаться звезды Большой Медведицы.
Взволнованный Мишель крепче прижал к себе Магдалену и Жюмель. Слова сами слетали с его губ, словно подчиняясь божественной воле:
— Я называю тебя твоим именем, о бог всех богов! Если я произнесу его полностью, земля содрогнется, солнце остановится на небе и моря закипят. Потому я назову тебя только Йао. Прошу тебя, будь для меня рысью, орлом, фениксом, жизнью, силой, необходимостью, образом Бога, змеем. Возродись в образе Уробороса, возьми в зубы свой хвост и сочетай тем самым Изиду и Гора, Гекату и Юпитера, Селену и Аполлона, Христа и Барбело: покой и силу, любовь и разум, ночь и день! И да будет так, во веки веков!
Все демоны наверху жалобно завыли, а звезды Большой Медведицы, вращаясь, вычертили фигуру гигантского змея, кусающего себя за хвост. И тут же снова появились прозрачные ускользающие образы, но из них сложилась уже другая картина. Женские фигурки теперь не убегали, а радостно двигались вдоль сосудов, пульсирующих в теле вселенной. Кровь не сочилась из одного сосуда в другой, а восходила к женщине-архетипу, той, что сидела под балдахином и держала в руках крест. Кагастро превращался в илиастро и становился потоком жизни, попав в который все тяжкое становилось легким.
Ульрих закашлялся и осекся. В последний раз хрипло и жалостно вскрикнув, демоны исчезли. У Нострадамуса создалось впечатление, что он снова видит перед собой затмение тысяча девятьсот девяносто девятого года, но теперь Луна сползала с Солнца и все больше бледнела, пока не исчезла совсем. Оба небесных тела снова разделились во времени. Око Божье, освещенное солнцем, погасло, хотя свалка на земле все еще продолжалась. Видимо, Владыка Ужаса обронил какое-нибудь свое оружие.