Суть в том, что чисто внешне она не представляла никакого интереса, ещё и заливалась слезами, крича и умоляя отпустить. Утверждала, что исправится и забудет Амму, что каждый день будет молиться Хоресу, но жрец был неумолим.
— Тебе повезло, что обойдёшься обычной поркой, — по итогу постановил офицер, подходя ближе. — В наше время открытое почитание других богов может быть приравнено подстрекательству к мятежу.
Жест мужчины ознаменовал факт того, что её, полуголую (кусок ткани, которым она прикрывалась, окончательно оторвался), схватили стражники и начали привязывать к ближайшему столбу, на который был натянут тент от солнца. Там, как бы, находился чей-то прилавок, но всем было плевать. Кроме продавца, которого отогнали едва ли не пинками, чтобы не мешался.
— Во дают, — почесал я затылок, с опозданием заметив, что рядом со мной уже стоял тот самый кашмирец и вполголоса ругался на своём грёбаном мунтосе. Лицо мужчины было перекошено, а руки гневно мяли длинные засаленные рукава.
Отчего-то вспомнились строки некогда читанного «Века позора», вышедшего из-под пера Гильема Кауеца: «Раздор — это путь любой империи. Однажды я спросил отца, что это значит, и он описал империю как вечное отсутствие мира. Если нация воюет, сказал он мне, не по периодической прихоти агрессоров — как внутренних, так и внешних, а всегда, это значит, что один народ постоянно навязывает свои интересы другим народам и нация уже не нация, а империя. Он был мудрее меня, уже тогда понимая, что война и империя для нашего легендарного бессмертного правителя — суть одно и то же. Вещи, видимые с разных вершин, единственное мерило могущества и единственная гарантия славы».
По какой-то причине буйный нрав толпы, окруживший эту группу стражи, ускользнул и от жреца, и от офицера. И если последний поначалу ещё отслеживал настроение людей, то потом, видимо, увлёкся, лично достав плеть и начав избивать нарушительницу, пока жрец читал молитвы.
О самой женщине я не мог сказать ничего. Слышал часть её слов и криков, но суть ускользала. Даже не мог сказать, правда ли она восхваляла Амму или лишь упомянула её, ведь не был свидетелем. Однако закон, касающийся других богов, и правда достаточно суров. Плевать, что я знаю: люди продолжают поклоняться не только истинно сущему Хоресу, но и ложным идолам, вот только если они делают это тайно, то какая разница? Пусть продолжают действовать тайно, дабы не смущать всех остальных. За прилюдное же восхваление другого бога (порицание приветствуется) и правда полагается наказание, так что стража и жрец в своём праве, однако…
— Надо, мать вашу, головой думать, — едва слышно произнёс я, хотя мог и орать в полный голос. Гвалт стоял такой дикий, что звуки заглушались, не успевая покинуть пределы моего рта. Толпа внезапно рванула к страже в каком-то едином порыве, набрасываясь на них и начиная забивать всем чем только можно: кулаками, ногами, палками, камнями, ножами… Полыхнула магия, но волшебница то ли не успела, то ли растерялась, то ли напугалась. Страх — это эмоция некромантов, позволяющая обращать в прах мёртвую плоть, скопившуюся на теле поднятой марионетки. Ну, и конечно же, он используется в рунах и алхимии. Никак не при нападении толпы обезумевших горожан!
Я начал действовать быстрее, чем успел подумать. Зря! Подумать бы надо было! Зачем мне влезать в это дерьмо⁈ Зачем, Кирин⁈ На хера⁈
Струя кипятка под бешеным давлением, словно нож сквозь масло, разрубила людскую волну пополам. Крик вышел на новый уровень, а я окружил себя водным барьером: единственная возможность для мага одновременно нападать и защищаться. Вот, кстати, ещё одно преимущество стихий воды, земли и льда. Ну, может, ещё ветра? Не в курсе. Однако тот же огонь и молния хоть и способны на барьер, но он не сможет отбить, например, пулю, которая пролетит его насквозь, вонзаясь в тело колдуна. У меня же была вода, имеющая плотность сама по себе, так я ещё и закручиваю её, чтобы текла вокруг меня с бешеной скоростью! Такую уже хрен чем пробьёшь…
Обратившись в шар, чем-то напоминающий странного водяного ежа, я «вкатился» в визжащую на мунтосе толпу, поражая людей атаками воды и отбивая отряд стражи. Крик оглушал, а перекошенные смуглые морды вызывали лишь чувство ненависти. Как же меня достал грёбаный Кашмир!
Размахнувшегося саблей мужчину ударил водяной пулей, которая от вложенной силы едва не снесла ему голову, разбивая череп, как ореховую скорлупу, и одновременно обваривая кипятком.
Я старался действовать аккуратно, чтобы случайно не задеть наших, иначе бил бы не пулей, а тем же потоком, которым изначально «рассёк» толпу пополам.