Множество собравшихся фанатиков наполнили широкий зал запахом пота и предчувствием чуда, старого, древнего как война и такого же кровавого. Люди стояли в напряжении, забили примыкающие туннели, попирая валяющиеся на полу обломки и мусор. Огонь в горящих треножниках плясал, как буйки в море, отбрасывая овалы света на потолки, выхватывая из волнующейся тёмной толпы различные выражения лиц, улыбающихся и кричащих. Светильники-артефакты оттеняли зрелище, показывая приоткрытые в недоумении рты и пеньки жёлтых зубов. В неосвещённых проёмах плавал мутный, серый дым. Неровные лучи света обшаривали стены, сплошь покрытые нишами, где под покровом вековой пыли стояли бесчисленные урны, треснутые и покосившиеся.
Это было старое убежище Аммы. Старое, но незабытое. И сегодня оно собиралось вновь напомнить о себе.
— Да падёт проклятие на вора! — вопила Фира. — Ибо тот, кто пирует на чужом богатстве, навлекает голод!
Она стояла перед ними обнажённая, одетая лишь в свою белоснежную кожу, как в самое изысканное платье. Руны, нарисованные чёрным, покрывали её руки до подмышек и ноги до паха, но торс и гениталии прикрывал только блестящий пот. Она стояла перед ними, молодая, подтянутая и прекрасная, вызывающая вожделение и похотливые взгляды толпы. Но вместе с тем она возвышалась над всеми так, что казалось, будто её мокрые от крови волосы должны задевать низкий потолок.
Перед женщиной, на обычном, крепком деревянном стуле, сидел молодой утончённый парень, который также был полностью обнажён. Его взор был слегка затуманен, будто бы непосредственно перед началом церемонии он затянулся гашишем или залпом выпил стакан крепкого пойла.
Взгляд черноволосого юноши был сосредоточен на женщине, оценивая её налитую грудь, ягодицы, плоский живот и лицо. Периодически он отводил глаза, изучая руны, но почти сразу возвращался обратно.
— Да будет проклят злодей, убийца, кто затаился и ждёт, готовый умертвить собственного брата! — протяжно крикнула Фира, после чего раздвинула свои длинные, стройные ноги, чтобы все увидели влажные дорожки крови, бегущие из её лоснящегося влагалища. И усмехнулась гордой и зловещей ухмылкой, словно говоря: «Да! Узрите, какой силой обладает моя утроба!»
Исступлённые фанатики, стоящие в первых рядах завопили при виде этого, глядя на свою Святую мать глазами удавленников, рвали на себе волосы и скрипели зубами. Их неистовство вызвало экстаз всего сонма тех, кто стоял сзади, и так далее — от одного разветвляющегося прохода до другого, пока рёв сотни голосов не прокатился по самым дальним уголкам замкнутого пространства.
— Да проклята будет блудница! — завопила она, по памяти читая святые тексты собственной богини. — Да будет проклята та, кто возлегла с мужчиной ради золота, а не семени, ради власти, а не покорности, ради похоти, а не любви!
Она наклонилась, как будто собираясь удовлетворить себя. Ребром ладони женщина стёрла кровавую линию, проведя пальцами по ней до собственных гладких и чувственных половых губ. Выдохнув в наслаждении, Фира подняла свою окровавленную длань для всеобщего обозрения.
— Будь прокляты лжецы — обманщики людей! Будь проклят император Дэсарандес!
Существуют пределы страсти, священные самой глубиной своего выражения. Бывает благоговение, выходящее за пределы ограниченного мира слов. Ненависть Фиры давно уже выжгла всё нечистое, всю жалкую напыщенность мстительности и обиды, из-за которых великие часто выглядят глупцами. Её ненависть была испепеляющей — опасная ярость познавших предательство, непоколебимая злоба обездоленных и униженных. Ненависть, от которой каменеют мышцы, которая очищает так, как могут очистить только огонь и смерть.
Мгновение спустя женщина, чей вид вызывал интерес и поворот головы даже у придворных вельмож, взяла со стола нож, после чего обернулась к юнцу-волшебнику, молчаливо сидящему на стуле. Он сосредоточенно посмотрел на неё, а потом взгляд упал на тонкое, острое лезвие. Слабая улыбка появилась на его губах.
Фира подошла ближе и прижалась своим вспотевшим телом, своей объёмной, упругой грудью прямо к его лицу, обняла парня за плечи, обхватила его руками. Держа правую ладонь, как палитру, она обмакнула средний палец левой руки в свою кровь и нарисовала на юноше отметку: горизонтальную черту вдоль одной и другой щеки. После этого острое лезвие ножа прочертило вертикальную линию вдоль его лба, которая, словно стрелка, направлялась в сторону носа.