Я, слабо соображавший в технических дисциплинах, вскоре досконально изучил все тонкости бессонных мытарств. Спасибо моему спортивному прошлому! Не будь его, - закалившего мое тело и, не постесняюсь сказать, волю, даже не знаю, как бы я выдержал такую муку.
Правда, существовала в школе и определенная свобода выбора между продолжением учебы и ее досрочным прекращением. Те, кто не желал платить сегодняшнюю высокую цену за будущие сержантские лычки и привилегированное положение инструктора, могли подать рапорт и отправиться в конвойную солдатчину, однако заранее оговаривалось: малодушных, неоправдавших надежды своего полкового начальства ждет продолжение службы в таких условиях, в сравнении с которыми наша школа - дом отдыха.
Так что желающих сделать свой выбор в пользу солдатчины среди моих сокурсников не было. Мы дружно и отчаянно претерпевали все тяготы курсантского бытия, находя изощреннейшие методы иной раз и "сачкануть" как на занятиях, так и в нарядах.
Воскресным свободным - ха-ха! - днем, выметая снежок с плаца с одним из своих товарищей по несчастью совместной службы, услышал я от него следующее:
- Слушай, меня этот концлагерь достал...
- Ты не оригинален, - хмуро заметил я, орудуя метлой.
- Хотя бы недельку перерыва... Хотя бы день! Я, дурак, из Магадана в Москву рвался как... в рай небесный! А сейчас думаю: лучше б уж, что ли, на вышке... А чего? Стой себе, кури... бамбук!
- Ты не один в Москву рвался... - бурчал я.
- Разговорчики, товарищи курсанты! - прервал наш диалог голос вездесущего надсмотрщика-сержанта. - Снег между плитами вымести тщательно!
Да, Москва была рядом, за забором... Но толку! За месяц своего пребывания в каких-то тридцати минутах езды от родного дома, я всего лишь раз, и то буквально чудом, умудрился позвонить из части матери и выпросить у начальства краткое свидание с ней на КП.
Никаких положительных эмоций из свидания я не вынес, а только болезненно ощутил, что нахожусь в некоем параллельном пространстве с миром нормальных людей, который существовал в каких-то считанных метрах от проходной, но был отделен от меня прочнейшей прозрачной перегородкой, перейди которую - тюряга!
Мать, утирая слезы, говорила, что встречалась с бывшим мужемполковником, прося его принять участие в моей воинской судьбе, на что муж поведал ей о сегодняшней для него невозможности предпринять что-либо в мою пользу, да и об известной опасности каких бы то ни было протекций, поскольку дяди из шпионского ведомства, жаждавшие моей географической удаленности от столицы, могли в любой момент встрепенуться и устроить меня охранять, к примеру, не зеков, а особо ценные радиоактивные материалы.
- Потерпи, необходимо выждать время, - говорила мать.
- Да-да, - кивал я рассеянно, сам же думая не о каких-то несбыточных перспективах в своей армейской карьере, а об очередном ночном наряде, тяготы которого можно было бы здорово уменьшить, если сейчас привалиться щекой к мамочкиной дубленке и хотя бы пятнадцать минут глубоко и безмятежно поспать...
Но пугать маман такой просьбой, естественно, не стоило. Как и предаваться каким-либо надеждам. Хотя бы потому, что строительство воздушных замков - дело приятное и легкое, а снос их - тяжел и неприятен.
Сослуживец, очищавший совместно со мной плац от смерзшихся осадков, прошептал, улучив момент, когда сержант отошел по нужде за мусорный бак:
- Сегодня после обеда мойка окон в казарме. Я вот что думаю, Толь: может, я того... ну, как бы оступился с подоконника, а ты подтвердишь, что случайно... Чтоб членовредительство не пришили...
- А смысл?
- Третий этаж. Приземлюсь на лодыжку - месяц госпиталя гарантирован! Кайф!
- Лучше уж на простуду закоси...
- Ха! Ты что, начальника медчасти не знаешь? Старуха, майор... По-моему, она практику в Бухенвальде проходила... Ты к ней придешь с простудой, уйдешь с пятью нарядами вне очереди... У нее госпитализация только по жизненным показаниям. Вернее, по несовместимым с жизнью...
- Разговорчики, курсанты! - зарычал из-за бака сержант.
- Яволь, унтерштурмфюрер! - прошептал мой сокурсник, имитируя энергичный мах метлой.
- Ну давай, парашютируй... - согласился я.
Однако от трехэтажного прыжка товарищ мой воздержался, благоразумно решив не рисковать своими нижними конечностями, еще способными пригодиться в дальнейшем, тем более, несмотря на неимоверные нагрузки и изуверскую дисциплину, умереть бы ему ни при каких обстоятельствах в сержантском инкубаторе не дали, хотя и жить - тоже.
В свою очередь я, творчески идею товарища переработав, на одной из тренировок в гимнастическом зале симулировал сначала неловкое падение с брусьев, а затем - сотрясение мозга, подгадав при этом момент, когда многоопытная старуха-майор медчасть покинула и ее замещал фельдшер-сверхсрочник, безграмотно принявший мой учащенный - после основательной физической нагрузки - пульс за симптом резко поднявшегося артериального давления и после укола магнезии отправивший меня во избежание какой-либо ответственности в Реутово, где располагался госпиталь внутренних войск.
В госпиталь меня привезли вечером на армейском "уазике", за что сопровождавшая больного медсестра получила изрядный нагоняй от дежурного врача-полковника, ибо транспортировать меня, оказывается, предписывалось в лежачем положении, на подвесной койке и соответственно на специально оборудованной для того машине.
- Вы у меня под трибунал пойдете! - орал полковник на несчастного медработника, перед которым я мысленно извинялся, одновременно не без опасений раздумывая о том, что будет со мной, если вскроется факт симуляции.
Пронесло.
Я сослался на тошноту, темные точки, плавающие в глазах, боль в затылке и вскоре очутился на восхитительно широкой и мягкой кровати - именно кровати, а не на какой-то койке! - в хирургическом отделении госпиталя.
На ужин - прямо в постель! - мне принесли королевский закусон, где фигурировал кусок настоящей, без жилочки, говядины и, что меня поразило действительно до сотрясения мозгов, - свежий по-мидор! Я уже забыл, как он и выглядит-то, помидор этот... И вкус его - тепличного, пресного, не видевшего ни настоящей земли, ни солнца, показался мне божественным.