В палате вместе со мной лежали выздоравливающие после операций по удалению аппендицита двое молодых офицеров и полковник-интендант со сложным переломом руки.
Лейтенанты принесли интригующую весть: после ужина в зале на первом этаже ожидался просмотр свежего приключенческого кинофильма.
Желание поспать боролось у меня со стремлением обозреть закоулки госпитального рая, влекла также возможность приобщения к новинкам кинематографа, и, накинув халат, я поспешил на первый этаж.
По госпиталю тем временем разнеслась тревога: из палаты исчез больной с тяжелым сотрясением мозга!
В разгар сеанса я был из кинозала выдворен, сурово отчитан все тем же дежурным полковником, уже всерьез, как понимаю, усомнившимся в правомерности предварительного диагноза, и вновь уложен на комфортабельную кровать с угрозой конфискации нижнего белья в случае повторения самовольных отлучек.
Утром, после завтрака, злой дух нашептал мне о необходимости срочно позвонить маман, дабы сообщить о своей выдающейся передислокации в больничные покои, однако, вернувшись от телефонаавтомата, находившегося в холле, в свою палату, я застал там группу врачей и понял, что пропустил обход, который был обязан встретить на своем рабочем месте, то есть в постели.
- Я извиняюсь... - начал я.
- Опять в кино ходили? - последовал ледяной вопрос.
- В туалет...
- Ну-ка выйдем, - обратился ко мне один из офицеров в белом халате, как впоследствии выяснилось - мой лечащий врач.
Вышли.
- Так, Анатолий, - сказал он. - Простой и честный вопрос: сколько тебе надо здесь отлежать?
Голова у солдата, как говаривал наш ротный, - чтобы думать, а мозги - чтобы соображать.
- А сколько можно? - нагло спросил я.
- Двадцать дней гарантирую. Хватит?
- Спасибо, доктор!
- Не все так просто, Толя. Я учусь в академии. И тебе придется переписать очень много конспектов.
- Чем-чем, - сказал я, - но конспектами вы меня не запугаете.
- Почерк у тебя разборчивый, надеюсь?
- Надо - будет каллиграфический!
Кстати, после этих двадцати восхитительных дней у меня на всю жизнь закрепилась способность бегло писать отчетливыми печатными буквами хотя бы и многие страницы любого текста. Как на русском, так и на английском.
Талант, в дальнейшем оказавшийся невостребованным.
Жизнь в госпитале протекала размеренно и сытно.
Вечером, на сон грядущий, в казенном овчинном тулупе и в валенках я отправлялся подышать воздухом, бродя по темным зимним аллеям, где однажды столкнулся с разговорчивым мужчиной средних лет, одетым в хорошую дубленку и в такие же, как у меня, больничные валенки, что выдавали его принадлежность к категории пациентов.
Мой собеседник представился Василием Константиновичем, на вопрос: в каком, дескать, звании - поморщился, ответив кратко: две звезды в одну линию, и на мое уточнение: "Прапорщик? " кивнул сокрушенно: мол, извиняй, а до больших чинов не дослужился.
Мужиком он оказался остроумным, свойским, на вечерних прогулках мы поведали друг другу кучу анекдотов, и как-то я даже посетовал вслух, отчего, дескать, не служу под командованием такого вот милейшего старшины, а попадаются мне неизменно какие-то дуболомы и людоеды.
- Задолбали командиры? - поинтересовался Константиныч - так я уже его называл - с сочувствием человека, на собственной шкуре испытавшего все жесткие пинки армейской судьбы и определяющих ее лиц.
- Не то слово! - откликнулся я. - Террор двадцать четыре часа в сутки. По три-четыре ночи в нарядах, кормежка - помои, масло и мясо налево идут, никаких увольнений в город, а вот когда начальство с инспекцией приезжает, тут тебе и салфеточки на столах, и даже конфетки, вечерний киносеанс... благолепие, в общем!
- Потому что об инспекции знают заранее, - умудренно сказал Константиныч.
- Естественно!
Я еще около часа живописал прапорщику ужасы курсантского бытия, упомянув, кстати, о предложении своего сокурсника сигануть с третьего этажа, дабы очутиться здесь, в больничной нирване, как о наглядном примере доведения человека до крайней степени отчаяния, но Константиныч, служивший, по его словам, среди бумагомарателей в каком-то штабе и оторванный от бытия низших слоев, воспринимал мои рассказы как нечто научно-фантастическое, хотя недоверчивое сопереживание мне выказывал.
В холле госпиталя мы с ним простились, я дружески хлопнул Константиныча по плечу, направляясь в свое отделение, но тут заметил замершего у лифта соседа по палате - полковника с загипсованной клешней, смотревшего на меня с каким-то страдальческим укором.
- Болит рука? - поинтересовался я, преисполнившись чувством сопереживания.
- Так вот почему вы служите в Москве... - молвил полковник. - А говорили: распределение, случайность...
- Не понял.
- Что ж тут не понять... Может, вы не знаете и того человека, с кем только что распрощались?
- Знаю... Константиныч...
- Василий Константинович.
- Ну... - Я начал предчувствовать нечто нехорошее.
- Заместитель министра внутренних дел.
Возникла пауза.
- Пошли в палату, - сказал я устало. - Скоро отбой.
- А здесь, значит, отдыхаем от воинской повинности, язвительно заметил полковник. Но так, осторожно заметил, как бы про себя.
Вот тебе и две звезды в одну линию...
Ночью я спал плохо. А на следующий день узнал, что высокопоставленный пациент из госпиталя после обследования выписан, так что отныне для прогулок мне следовало подобрать иного компаньона.
Через четыре дня настала пора и мне возвращаться в постылую учебку, из которой приехал за мной знакомый "уазик".
Из машины вышла старуха-майор.
- Подкопаев? - спросила она утвердительно и крайне сухо.
- Так точно.
- Симулянт.
- Никак нет.
- А-абсолютно уверена. Ввели моего сотрудника в заблуждение. Ну-с, ладно, поехали. Вас ждут сюрпризы.
После естественной заминки я отозвался с угрюмым вызовом:
- К сюрпризам мне не привыкать.
- Чувствуется! - парировала старуха.
Еще на пороге казармы торчавший у тумбочки дневальный поведал, что я прибыл в прямо в пасть льва, поскольку за время моего отсутствия в часть нагрянул заместитель министра внутренних дел, обнаруживший здесь столько всяческих нарушений, что половина офицерского состава получила строгие выговоры, гауптвахта переполнилась прапорщиками-расхитителями, а командир полка сидит в предынфарктном состоянии под домашним арестом.