- И говорят, весь шухер по твоей наводочке, многозначительно ухмыляясь, доложил дневальный. - Это вилы, Толик, конкретные вилы...
Встретивший меня в канцелярии командир учебной роты, мой радостный доклад о прибытии для дальнейшего прохождения мук слушать не пожелал, а, сняв свою шинель с вешалки, коротко и смиренно промолвил:
- Пойдем!
И вскоре, обогнув корпус казармы, мы вошли в примыкавшее к КПП приземистое здание штаба конвойной дивизии, на чьей территории располагалась наша учебка и командиру которой, генералу-майору, мы были подведомственны.
К моему немалому удивлению, после краткого доклада адъютанта мы удостоились чести быть принятыми не кем-либо из штабного начальства, а именно что самим сиятельным генералом.
Вернее, такого исключительного счастья удостоился я, капитану было предписано обождать в приемной.
- Ах вот ты каков, сукин сын!- заметил генерал, привстав изза стола и глядя на меня с трудно скрываемым негодованием. - Ну давай... расскажи, чем недоволен. А то как-то странно: заместитель министра в курсе того, что в дивизии происходит, а я вроде как... китайский наблюдатель.
Я моментально смекнул, в чем дело, и подобрался, как при схватке с опасным и безжалостным противником.
- Вы имеете в виду Василия Константиновича? - спросил я с высокомерной небрежностью.
Генерал удивленно вскинул брови.
- Именно...
- Да, он интересовался бытом, уровнем нашей подготовки...
- И что вы ответили? Что ваша учебная рота - воплощение Освенцима?
- Ничего подобного. Я не скрывал: условия у нас жесткие, однако лишь в таких... обстоятельствах может закалиться настоящий советский воин. Он мне, правда, возразил, что нагрузки чрезмерно велики, но я сказал, что у нас не было даже случая простуды...
- Только сотрясение мозга, - изрек командир дивизии.
- Я овладевал брусьями...
- Ну, ты и фрукт! - Генерал кинжальным взором впился в мои честные серые глаза, но, не обнаружив в них ничего, кроме доброжелательной невозмутимости, нервно заходил по кабинету.
Я находился в расслабленном варианте стойки "смирно", искоса поглядывая на пешие маневры главы нашего высшего командного состава.
- Ты с ним познакомился в госпитале? - последовал резкий и нервный вопрос.
- Так точно.
- В адъютанты к себе он тебя, случаем, не приглашал? произнес генерал с издевочкой.
- Нет, - спокойно ответил я. - Просто оставил свои телефоны, сказал: если что, звони...
- Если - что?.. - вкрадчиво переспросил генерал.
- Честно? - с грубым напором спросил я.
- Ну... честно, - произнес военноначальник, от напора опешивши.
- Предлагалось служить в Москве. - Я надолго задержал в груди воздух.
- Так...
Молчание.
- Где именно? - взволнованно спросил генерал.
- Я пока не определился с решением в принципе, - ответил я вдумчивым тоном идиота. - Концептуально, как говорится.
- Пшел вон, - процедил генерал растерянно.
Вызванный к нему следом за мной командир роты получил, видимо, какието особые распоряжения относительно моей персоны и на обратном пути в казарму косноязычно мне приказал:
- Эта... Ты после госпиталя... нуждаешься в поправлении самочувствия... Убываешь, в общем, в увольнение. На три дня. Форма эта... парадная.
" Яволь!" - подумал я, но ответил по уставу, степенно:
- Есть...
Полагаю, я справедливо заслужил это увольнение!
6.
Прошло неполных три месяца с того дня, когда я покинул свою московскую квартиру, однако по возвращении она показалась какойто странно отчужденной от меня сегодняшнего: пространство комнат сузилось, знакомые вещи не узнавались, и почему-то невольно приходила мысль о душе, обходящей после смерти свой земной дом перед неизбежным уходом из него в неведомое.
Грустное сравнение... Даже тягостное. Я всячески старался отмежеваться от него: дескать, подумаешь - каких-то два года армии, пройдут - не заметишь, но отчего-то занозой засело в сознании предощущение, что если и возвращусь я в эти стены, еще недавно оберегавшие мою юность, то не скоро, если вообще возвращусь...
Утром, на второй день увольнения, я встретил в магазине школьную учительницу английского - некогда молоденькую миловидную выпускницу пединститута, страшно смущавшуюся моего присутствия на занятиях. Имею в виду не себя как личность, а свое американское происхождение и связанное с ним знание языка.
Прошедшие годы учительницу отнюдь не состарили, а что же касается миловидности, то ее даже прибавилось, хотя угол зрения солдата срочной службы при встрече с дамой - величина, определяемая преломлением светового потока через некий магический сексуальный кристалл, так что за достоверность спонтанно родившейся характеристики: "она была как сон чудесный" - не поручусь.
- Толя? - искренне обрадовалась моя бывшая учительница и поцеловала меня в щеку. - Ну, как ты?..
Если вопрос касался текущего момента, то ответ на него прозвучал бы, думаю, для автора вопроса шокирующе, ибо, повествуя о своей армейской долюшке, я усиленно размышлял, под каким бы предлогом к себе красавицу-учительницу пригласить, тем более маман была на работе и квартира бесполезно и преступно простаивала.
- Может, посидим, по рюмке коньяка... - обтекаемо предложил я, получая из рук продавщицы пакет с апельсинами.
- С удовольствием, - с какой-то даже готовностью согласилась она. - Но я жду звонка... Так что только если ко мне... Ты как?.. Коньяк, кстати, есть...
"Ты как?" Интересный вопрос!
Не знаю, какого она ждала звонка, и был ли таковой, но последующие двое суток увольнения я всецело посвятил упоительным прелестям молодого женского тела, полностью растворившись в нем. Учительницу именовали Ксения, и этим именем следовало бы называть тайфуны.
С двухчасовым опозданием, качающийся от бессонницы, пропахший распутством и дамской парфюмерией, с криком маман в ушах: "Вот ты какой!" - я прибыл под испытующий взор своего капитана, произнеся неповинующимся, деревянным языком зазубренные словосочетания о готовности продолжить священный долг...