Крестьяне лишались эффективного средства в борьбе на торгах с более денежными конкурентами из городской буржуазии. Придание декрету обратной силы еще более подчеркивало насильственный характер этого враждебного крестьянам законодательного акта. В результате все покупки крестьянами земли, сделанные посредством складчин, оказались под угрозой.
Был еще один вопрос, в котором политика жирондистского Конвента вызывала сильное возмущение значительной части сельского населения. Столкнувшись в первые недели своей деятельности с возобновлением движения «таксаторов цен» — протестом деревенской бедноты департаментов парижского района и других областей товарного хозяйства против дороговизны хлеба, Конвент по настоянию жирондистов направил в эти районы войска, и такие же жестокие репрессии, как в апреле 1792 г., еще до свержения монархии, «восстановили порядок в Босе»{103}.
Борьба за таксацию цен нагляднее всего отразила процесс складывания объединившего городскую и сельскую бедноту антижирондистского фронта. Та же осень 1792 г. ознаменовалась мощной вспышкой борьбы плебейства за установление твердых цен на зерно и другие предметы первой необходимости. О том, какое значение придавал таксации народ, свидетельствуют петиции: от 19 ноября 1792 г. выборщиков департамента Сены и Уазы, от 29 ноября секций и Коммуны Парижа, от 12 февраля 1793 г. парижских секций и др. Требование установить максимум цен обосновывается в этих документах необходимостью достижения тех целей, ради которых народ совершал революцию.
«Граждане законодатели! — обращались 12 февраля 1793 г. к членам Конвента посланцы парижских секций. — Недостаточно провозгласить, что мы являемся гражданами Французской Республики; нужно еще, чтобы народ был счастлив; нужно, чтобы у него был хлеб, так как там, где нет хлеба, нет и законов, нет свободы, нет Республики»{104}.
Развивая эти мысли, Шометт двумя неделями позже говорил в Конвенте: «Бедняк ли, богач — всякое вообще сознательное существо стремится изменить положение вещей и совершает революцию только для того, чтобы жить счастливее. Революция, предоставив богачу свободу, дала ему бесконечно много. Бедняку она также дала свободу и равенство; но, для того чтобы пользоваться свободой, нужно жить, а бедняк не может жить, если нарушена справедливость в соотношении между ценой труда и ценой товаров, необходимых для его существования»{105}.
Наиболее близкие к низам революционные демократы осознавали, что революция в основном удовлетворила интересы буржуазии, что для масс завоевания политических прав недостаточно, что права эти могут оказаться лишь «правом жаловаться на нищету», как отметил в той же речи руководитель Коммуны, а Свобода — свободой умирать с голоду. Прибегнув к языку того времени, можно вслед за Бабефом повторить, что на повестку дня выдвигался вопрос о «благосостоянии неимущего класса», и вопрос этот требовал ответа.
Довольно четко, принимая во внимание условия XVIII в., в документах секционного движения определяется, какие общественные силы стоят на пути улучшения положения трудящихся масс. «Торговые дома, банки, дома вспомоществования, так называемые патриотические кассы объединились с тираном Тюильри, чтобы вызвать голод и привести народ к деспотизму с помощью нужды», — заявляли Конвенту делегаты парижских секций и Коммуны 29 ноября 1792 г. «Новая аристократия, которая хочет возвыситься с помощью роковой силы богатства», «коалиция богатых капиталистов, жаждущая овладеть всеми земельными и промышленными ресурсами», наконец, «класс капиталистов и собственников», которому неограниченная свобода торговли позволяет «диктовать цены на продукты питания и заработную плату»{106}, — вот в ком представители масс видели врага санкюлотов, вот кому они рассчитывали нанести удар установлением максимума.
Социальное движение было могущественным фактором, изменившим отношение к революции крупной деловой (торговой и промышленной) буржуазии. Здесь существовала прямая и непосредственная связь, которую можно проиллюстрировать характерным примером. В сентябре 1792 г. в Лионе произошли выступления, подобные событиям 25–26 февраля 1793 г. в Париже. Беднота, преимущественно женщины, врывалась в лавки и заставляла отпускать товары по установленной самими участниками выступлений твердой цене. И тогда министру внутренних дел написали из Лиона: «Наши торговцы и негоцианты в унынии; следует опасаться, что новые волнения вынудят их перевести свои капиталы и предприятия за границу, а это будет очень большой потерей и для города, и для государства»{107}. Деятельность лионских якобинцев во главе с Шалье — антибуржуазные мотивы в их агитации, призывы к революционному террору и обложению имущества богачей контрибуцией, особенно же попытки создания революционной армии, вооружения бедноты за счет богачей и против них — усиливала «движение социального страха»{108} лионской буржуазии и привела к антиякобинскому перевороту 29 мая 1793 г. в этом крупнейшем центре французского шелкоткачества и всей «индустрии роскоши».