ТОЛПА ТРЕБУЕТ ХЛЕБА
Весной 1793 г. положение с продовольствием в Париже, как и по всей республике, продолжало ухудшаться. Участились перебои с хлебом. В начале апреля подорожало мясо. В середине месяца хлеб стал совсем исчезать, и у булочных выстраивались длинные очереди. Коммуна специальными воззваниями пыталась рассеять беспокойство народа, но безуспешно.
Ораторы в бывшем Пале-Руаяль (ставшем с начала революции местом сходок) призывали окружить Конвент и «с оружием в руках заставить его издать декреты, которых давно требуют секции: о запрещении обращения звонкой монеты и введении таксы на хлеб и продукты питания». Двумя неделями позже агенты полиции доносили о разговорах в очередях за хлебом: «Нужно отправиться в мэрию и Конвент, которые виновны в этой нехватке»{131}.
Возбуждение росло, — в секциях начинался новый подъем движения за введение максимума цен на продукты питания. Оно таило в себе мощную взрывную силу, и власти Парижского департамента поспешили возглавить его{132}. 18 апреля после собрания представителей всех коммун, в том числе самого Парижа, Люлье, прокурор-синдик департамента, потребовал в Конвенте декрета о максимуме. «В течение четырех лет, — сказал он, буквально повторяя некоторые излюбленные доводы «бешеных» и других народных агитаторов, — не было таких жертв, которые народ не принес бы во имя отечества… за это он требует от вас хлеба… Мера, принятия которой мы от вас добиваемся, основана на вечных принципах справедливости; она уже имеет силу закона во всех департаментах{133}. Приняв ее, вы только выразите всеобщую волю бедного класса — класса, для которого законодатель не сделал ничего, если не сделал все… Пусть не возражают ссылками на эти великие принципы собственности! Право собственности не может быть правом морить голодом сограждан. Плоды земли, как воздух, принадлежат всем людям»{134}. Овация трибун, аплодисменты депутатов Горы заглушили его речь.
Первоначальным ядром движения за установление максимума цен был предпролетариат — работники мануфактур и ремесленных мастерских, деревенская беднота. Не случайно в документах осени 1792 г. — весны 1793 г., в выступлениях политических деятелей вопросы о максимуме, о свободе торговли или ее ограничении связываются с проблемой соотношения цен на хлеб, другие предметы первой необходимости и поденного заработка. Борьба за хлеб для пролетаризованных низов была борьбой за реальную заработную плату.
Однако столь же несомненно, что в движении за установление максимума чем дальше, тем больше участвовали мелкие предприниматели, ремесленники, ведущие собственное дело, — все те, кто по терминологии эпохи не принадлежал к «богачам» и «жадным фермерам», т. е. «санкюлотерия». О широком характере движения в самом Париже говорит уже тот факт, что требование о введении максимума на зерно еще в феврале поддержали 30 из 48 парижских секций. Рост дороговизны шел параллельно инфляции и падению курса ассигнатов, их эмиссия не прекращалась: до октября 1792 г. было выпущено ассигнатов на сумму, превышающую 2 млрд ливров; 17 октября последовал декрет о выпуске 400 млн, затем еще 600 млн. В результате инфляции и дороговизны в лагере сторонников таксации оказывались все новые и новые социальные слои. Именно потому, что требование максимума стало весной 1793 г., по выражению Люлье, «всеобщей волей бедного класса», монтаньяры изменили свое отношение к нему. Вместе с максимумом они поддержали другие социально-экономические требования масс. Декретами от 4 и 11 апреля было запрещено обращение звонкой монеты, обесценивавшее, по убеждению народа, ассигнаты.
Тогда же монтаньяры показали, наконец, что «понимают важность аграрного вопроса»{135}. Нельзя сказать, что до этого они выступали против крестьянских требований, но они не противодействовали тем актам Конвента, которые ущемляли крестьянские интересы. Теперь, и в Конвенте и в печати, монтаньяры поддержали ряд требований крестьянства. Очень показательно, что Марат, не отличавшийся, подобно большинству его единомышленников, особым интересом к аграрным проблемам, в течение 20 дней — с 20 апреля по 11 мая — трижды писал на эту тему в своей газете. Кроме того, он публиковал письма читателей о необходимости наделения землей неимущих, о настоятельности распродажи земель эмигрантов, а также раздела общинных земель.