Вы никогда не догадаетесь, что произошло ровно в двенадцать часов пополудни следующего дня. В этот час леди Годайва выехала из ворот замка на доброй старой Ателнос вполне неодетой, с золотыми волосами, ниспадающими вокруг нее наподобие вуали, яркими и сверкающими от трехсот расчесываний, которые она перед этим проделала ночью. Теперь леди осторожно подставила их под дуновения игривого зефира. Вполне могло оказаться случайностью то, что ее прекрасные ноги – центральная точка всей композиции – были столь же белы, как и начинающийся день.[208]
Вот в таком виде она и направлялась к базарной площади Ковентри, счастливая, ведомая чувством сострадания. Ее сомнения рассеялись как дым. Она ощущала себя так комфортно, как никогда больше за последние годы. И это было прекрасно.
– Очевидно, – рассуждала она про себя в то время, когда солнце сияло на прелестных местах между ее ног[209] и на некоторых других неизбежно выставляемых напоказ местах, – это и есть жизнь с большой буквы Ж, о которой я так много слышала. Я всегда думала, что мы живем в этом мире для того, чтобы помогать другим, а теперь я в этом окончательно уверилась. К тому же, это так забавно.
Нет, она не пребывала в состоянии эйфории, скорее, несколько рационизировала событие. Давайте согласимся с тем, что всю свою сознательную жизнь, возможно, даже не осознавая того, она где-то в глубине своего ид[210] страстно жаждала ультрафиолетовых лучей.
Итак, она прибыла в Ковентри, который, к ее вящему удивлению и, некоторым образом, к ее досаде, средь бела дня оказался погруженным в сонное состояние. На всех лежащих на ее пути улицах и даже на всегда многолюдной базарной площади не обнаружилось ни одной живой души. А дело заключалось в том, что ошеломленный случившимся граф Леофрик с присущей ему убедительностью предостерег жителей Ковентри под угрозой смерти показываться в это время на улицах. Им надлежало оставаться дома и наглухо закрыть ставни. И они предпочли безопасность. Конечно, он должен был уведомить об этом Годайву, но, увы, этого не сделал. Слишком уж он расстроился и поспешил запереться в винном погребе.
Досадуя, что ее часть сделки не выполняется из-за отсутствия свидетелей и, таким образом, ее жертва может оказаться тщетной, Годайва на некоторое время задержалась перед центральной лавкой города, затем проехалась по всем улицам, не минуя даже захудалые проезды. Затем она объехала Ковентри еще раз и только собралась пуститься в путь в третий раз, как ее Ателнос, видимо, прочувствовав ситуацию, решительно отказалась следовать куда бы то ни было и самостоятельно взяла курс домой.
– Ну вот, я это сделала, – прошептала леди Годайва, втирая освежающий крем в коленки, – и не моя вина, что никто меня не увидел.
Это был фарс чистейшей воды, и, тем не менее, путешествие принесло ей некоторое удовольствие. Леофрик владел сотнями городов, и, возможно, все они нуждались в переменах в налогообложении. Теперь она добьется своего, позаботившись о предварительном маленьком извещении или кратком объявлении, которое наклеят на стенах вдоль главной дороги» Леди Годайва приедет снова!» Так размышляла она, возвратясь домой, но, услышав знакомые шаги, поспешила облачиться в одежды.
К ней спешил граф собственной персоной. Он так изменился, что вначале она не узнала его. Он сбрил бороду, явив миру сильный подбородок, и, вообще, в своей лучшей красной тунике, расшитой зеленым и желтым его второй женой, выглядел наилучшим образом – моложавый, пятидесятипятилетний!
– Годайва, приди в мои объятия! – воскликнул он. – И никогда больше не волнуйся по поводу этих глупых налогов. Я их снял. Скажи только слово, и я сниму с себя последнюю рубаху и отдам ее бедным. Не утруждай себя приведением в порядок твоих замечательных волос, моя дорогая! Мне они нравятся такими, какие есть. И надень что-нибудь получше этой безобразной старой мантии. Мы бываем молоды один лишь раз! Вги-и-и!
Вообще-то граф Леофрик выпил. Но не более чем обычно. Он просто приводил себя в чувство. Когда он закрывал за собой дверь винного погреба, чтобы скрыть от мира свою досаду и печаль, ему случилось взглянуть на Годайву, отправляющуюся в путь, и ему понравилась, если очень мягко сказать, картина, которую он увидел. За время, которое она была вне поля его зрения, он вполне осознал, чем он владел, и хорошо подготовился к счастливому воссоединению. «Годайва, может быть, была слегка легкомысленна, – думал он, – ну и что из этого? В самом деле, что!»