Мажена. Другое, я бы дом закончила и второй поставила
Жена майора. Один для себя, другой для мужа…
Мажена. Нет, для детей, чтобы они были обеспечены, чтобы им не пришлось ссориться …
Жена майора. Тогда тебе три бы пришлось ставить
Мажена. …а так неизвестно, ничего неизвестно …
Жена майора. Ты преувеличиваешь — что там опять неизвестно …
Конец поминок. Гости ушли. Женщины остаются одни. Зофья пошла укладывать сына спать.
Жена майора. Левую руку подала…
Мажена. Левую
Жена майора. Ненавижу, когда кто-то мою руку целует
Мажена. А что здесь не любить
Жена майора. Знаешь, почему в Ираке не подают левую?
Мажена. Там же ведь вообще рук не целуют.
Жена майора. Потому что там левой рукой подтираются, а я ему специально подала для целования, он наверное знал
Мажена. Знал?
Жена майора. Знал
Пауза
Мажена. Не знаю, что мой муж скажет, будет зол
Жена майора. А что он должен сказать?
Мажена. Что все вернулись с поминок, а я нет …
Жена майора. Он смотрит телевизор
Мажена. Я осталась, а он там ждет
Жена майора. Не ждет
Мажена. Сколько можно ждать
Жена майора. Можно
Мажена. Он будет злиться — даже не знаешь как
Жена майора. Знаю
Мажена. А что, ребенок еще не уснул
Жена майора. А ты бы спала?
Мажена. Спокойно — нет
Жена майора. Ребенок до семи часов ждал на углу
Мажена. Я вообще не могу спать спокойно
Жена майора. Никто за ним не пошел
Мажена. Зоська может спокойно спать
Жена майора. Столько людей было…/я хотела идти…
Мажена. Большой дом — много людей — по крайней мере, ты обеспечена
Жена майора. Не знаю — не пошла…
Мажена. Хотела бы я так не знать, как она, а пока не знаю, может ты знаешь, может, можешь знать — что? Может быть, удалось бы так устроить, чтобы мой на второй срок поехал в Ирак…
Жена майора. Я тебе 100 злотых одолжу, у меня с собой больше нет… и то не полностью …
Мажена. Самоубийца такой, что идет с бомбой в толпу и взрывается там, он получает какую-то денежную сумму, и его семья обеспечена до конца жизни, и он делает это ради семьи, жертвует собой ради семьи, когда идет с этими гранатами. И семья его обеспечена. А сейчас ничего неизвестно, продлят ли ему контракт, ничего неизвестно, что будет через пару месяцев. Ясно, что его это Косово изменило, всех изменило. Он стал более нервным, замкнутым в себе, и что с того, что тихий, по крайней мере, не болтал бы столько, что сделает, пусть себе будет нервным, а так сидит на незаконченной крыше и вбивает гвоздь за гвоздем и будет так вбивать … он по крыше бьет, другие — по чему-то другому — мне без разницы. Он говорил, что в том Косове Освенцим отдыхал, он транспорт с албанцами видел, поезд, собачий лай вокруг, люди в вагонах, как скот, всюду военные, а если ему контракт не продлят, вот тогда-то он нервным и станет, тогда у него будет Освенцим. Он говорил, что, когда они вошли на территорию какого-то там лагеря, не поверили что такие места вообще есть, а я не верю, что один дом можно столько времени строить, и этот дом все время выглядит, как барак в Освенциме, стены голые, лишайник уже на первом этаже вырос, а второго этаже почти что и нету, серый барак стоит — другой бы за эти деньги всё бы сделал …
Зофья. Малыш не хотел засыпать …
Жена майора. Ты удивляешься?
Зофья. Когда вернется, мы должны сделать то, что и тогда, до отъезда, до отъезда мы взяли кемпинговый прицеп и поехали, на четыре дня, малыш радовался, как никогда, я — меньше, до отъезда, в горы такая поездка, в том прицепе было мало места, он вернется, и в конце концов будет все нормально. Ведь, может, еще никогда и не было нормально? Может, только теперь будет нормально? И теперь, наконец, всё уложится, и он меня уложит, и вовсе не в постель? Ведь как оно — нормально? — я не знаю, как оно, нормально. А кто знает?
Жена майора. Осталось какое-нибудь полусухое вино?
Мажена. Только сухое…
Зофья. Не было сухого.
Жена майора. Нет?
Зофья. Не было, потому что сухое — оно кислое.