что ты говоришь.
Пока мы идём по коридору, я улыбаюсь и похлопываю её по спине. –Поверь мне –
это хорошо.
– Хорошо, я же увижу тебя, когда ты закончишь, да? – она подняла брови, как
будто следить за мной для неё что–то новое.
– Да, да, – бормочу я. – Я пошёл.
Каждый из нас идёт своим путём. Я поправил свой воротник и осмотрелся, только
после этого появился перед людьми. Несколько человек в церкви молились или молча
сидели, размышляя о своих грехах. Тем, кто посмотрел в мою сторону, я фальшиво
улыбаюсь, пока прохожу мимо и захожу в исповедальню.
На деревянной скамье моя задница чувствует себя чертовски неудобно, что мне
трудно сидеть, но все мы чем–то жертвуем ради общего блага. Кроме того, я должен
продолжать изображать, хотя бы наполовину хорошего священника.
Но, чёрт возьми… я ненавижу как ограничено это пространство и, как оно
заставляет чувствовать себя старым, я смотрю на решётку, которая разделяет меня с
другой стороной.
Особенно, когда пожилая женщина садится и закрывает занавес, а потом смотрит
на меня так, как будто она смотрит прямо в мою душу. Страшное дерьмо.
Она крестится и начинает говорить. – Я сделала ужасную несправедливость по
отношению к одному из моих мальчиков, – бормочет она. – Я должна была наказать его
сильнее, но я просто не смогла. Не потому, что я этого не хотела, но мне было так
отвратительно; я даже не хотела противостоять ему, хотя он и заслужил это.
– Что же парнишка сделал? – спрашиваю я.
– Он был… ну, как вам сказать… – она сжала губы и посмотрела вниз на свои ноги.
Я наклонился ближе. – Сделал что?
– Он делал… неуместные вещи.
– Например, что? – спросил я, подняв голову, потому что я не могу догадаться, что
она сейчас скажет.
– Когда он принимает душ или сидит на своей кровати, я слышала, как он издаёт
звуки, – она с отвращением отводит взгляд, это явно отчаяние.
Честно говоря, я не знаю, что ей сказать.
– Такие грязные звуки. Он же ещё мальчишка. Он не должен заниматься этим.
Я фыркнул, пытаясь сдержать смех, но это выше моих сил.
– Вы… вы смеётесь? – спросила она, услышав мои всхлипы.
– Вы раскаиваетесь в том, что не наказали мальчишку достаточно строго за то, что
он дрочил?
Её глаза расширились, а лицо напряглось. – Извините?
– Из–за этого вы пришли сюда? – спросил я, поднимая на неё свои брови. – Вы же
понимаете, что дрочить в его возрасте – это вполне нормально?
Её челюсть отвисает, но она молчит, за что я ей благодарен.
– Мэм, вам не нужна исповедь, это банально.
– Банально? Банально? – она повторяет это, как будто она не услышала, что я
сказал. Либо она совсем потеряла рассудок. На самом деле она кажется сумасшедшей.
– Это отвратительно, – прошипела она. – Я не могу поверить, что слышу это от вас,
Отец.
– Ну, это вы пришли ко мне, а не наоборот.
– Ох, – она издаёт этот мерзкий звук, который заставляет меня зайти в её комнатку
и выбить из неё всё дерьмо, только за то, что пришла сюда из–за этой нелепой хуйни.
Тратит попросту моё время.
– Вы серьёзно? – пробормотала она.
– Посерьёзнее вас буду, – съязвил я.
Она скривила гримасу. – Вы должны делать свою работу.
– Я должен слушать настоящие исповеди. Те, что имеют смысл.
– Вы говорите, что мерзкие вещи, которые делает мой мальчик – не имеют
значения? Я что, должна просто его оставить?
– Да, это именно то, что я сказал.
Она громко вздохнула. – Но вы же проповедник, вы должны исполнять Божью
волю.
– И? – я пожал плечами, стараясь не позволить ей достать меня, хотя у меня есть
хуёвый комментарий насчёт «Божьей воли». Ёбаный ад. – Если вы хотите знать, я тоже
послал войска сегодня утром.
– Войска? – она окончательно запуталась.
– Да, ну знаете. Отшлёпать обезьяну, связать пони, подоить быка.
Она смотрит на меня так, будто на лице у меня арахисовое масло.
– Подоил.
– Вы имеете ввиду…
Я опустил голову. – Моему члену было хорошо сегодня утром.
Она издала небольшой визг.
– Не беспокойтесь, не сейчас, – я закатил глаза. – Не всё потеряно. Хотя утром у
меня был длинный выстрел, – усмехнулся я.
– Я не могу в это поверить, – она недоверчиво качает головой. – Вы же
проповедник. Вам должно быть стыдно за себя.
– Стыдно? Отнюдь нет. У каждого есть потребности, – ответил я. – Но могу
посоветовать: если вы хотите перестать чувствовать себя виноватой, то перестаньте
считать это грехом.
– Библия говорит, что вы не можете…
– Ещё библия говорит, что мы не можем делать отметки на своём теле. – Я
закатываю рукава и показываю свои татуировки. – Видите это? Думаете, Бог ненавидит
меня теперь?
– О Боже, – она хватается за грудь. – Зачем я вообще пришла в эту церковь? –
бормочет она. – Мне следовало остаться в моей обычной церкви.
– Они устали от вашего нытья, не так ли? Вот почему вы ушли.
– Что? – на её лице появляется хмурый взгляд. – Как вы смеете? Я ухожу, – она
встала с места, придерживая своё платье, как будто боится, что я что–то увижу. Как будто
кто–то захочет увидеть её вагину.
– Хорошо и перестаньте жаловаться. А там, возможно, ваш сын перестанет
дрочить.
– Это всё из–за таких людей, как вы, которые портят его разум и заставляют его
грешить, – кричит она, хотя занавеска уже открыта. Теперь все её слышат.
– Он никогда не перестанет быть «задницей», пока живёт с вами, и это самый
худший ад, который может быть. Но знаете, что? Я прощу вас, потому что я хороший
человек. А хорошие люди делают это дерьмо для других людей, понимаете? – я встаю с
места и машу ей на прощанье. – Просто идите… и поблагодарите Господа за его милость,
ведь я знаю, что больше вы её нигде не получите.
А её самодовольная, презираемая задница удаляется, я смотрю на людей, которые
смотрят на меня и кричу. – Следующий!
Затем я возвращаюсь в исповедальню и закрываю маленькую дверь.
Глава 3
После того, как я выслушал исповеди всех, я вернулся в свою комнату и схватил
одну из самых больших бутылок, которую прятал в книжном шкафу, и сделал большой
глоток. Как ни странно, это всегда помогало от головной боли.
Внезапно дверь распахнулась, и Мама ввалилась в комнату.
– Фрэнк! – рявкнула она.
– О боже… – пробормотал я, поставив бутылку на небольшой кухонный шкаф. – Не
сейчас, прошу.
Она подошла ко мне и схватила бутылку. – Ты снова пил.
– Да неужели, – пожал я плечами, – Ты бы тоже запила, если бы слушала
всёэтодерьмо.
– Слушать признания людей – это не дерьмо, Фрэнк, – она хватает меня за руку. – Я
не понимаю. Что с тобой?
– Что со мной не так? – с издёвкой спросил я. – Ничего. Абсолютно ничего.
– Ты никогда так себя не вёл, – говорит Мама.
– Да, ну… люди меняются,– я прочистил горло и сел на кровать.
– Ты должен перестать столько пить, – она показывает на бутылку, как будто я не
знаю, что чертовски пьян.
– Ты знаешь, почему я это делаю, – ответил я.
– Это не означает, что всёнормально. Тебе не кажется, что пора остановиться?
– Неа, – откинувшись назад, я вздохнул.
– Фрэнк… – она снова вздохнула так, как вздыхает тогда, когда разочаровывается
во мне. – Хватит. Ты достаточно настрадался.
– Нет, – рычу я. – Не начинай.
Она ударяет бутылкой по моей тумбочке. – Ты знаешь также, как и я, что
растрачиваешьвпустую свой потенциал.
– Неужели не видно, что мне плевать?
– Фрэнк! – она выглядит достаточно злобно. – Неужели эта церковь для тебя ничего