После смерти бабушки я унаследовала ее скромный домик в Рединге, облюбованный крысами, и небольшую сумму денег. Ее поверенный, мистер Радклифф, обошелся со мной по справедливости, но на полученное наследство прожить было невозможно, мне требовался источник дохода, и я стала сестрой милосердия. Мне ведь нужно было зарабатывать на жизнь, к тому же я хотела обрести профессию. Так я и оказалась снова в Уайтчепеле, только теперь в Лондонской больнице. Мы, медсестры, сами не жили в трущобах Никола, но наши пациенты были оттуда. Уход за ними таил в себе разного рода опасности, как мне довелось убедиться. Во время эпидемий медсестры тоже умирали, ибо наша жизнь проходила в непосредственной близости от инфекций, от которых мы практически не были защищены, – помогало лишь знание правил гигиены. Случалось иметь дело и с буйными пациентами.
Когда-то я даже на секунду не могла представить, что меня увлечет то, что я найду в Лондонской больнице. Я познакомилась с Айлинг и на какое-то время окунулась в жизнь, о существовании которой не подозревала, и уж тем более не смела о ней мечтать. Я была счастлива. Но стоило мне по воле Господа вкусить такой жизни, Он тотчас же положил ей конец. Жестокая ирония судьбы. Выскакивать замуж я, конечно, не собиралась, хотя многие женщины шли в сестры милосердия именно с этой целью, – к огромному неудовольствию Матроны. Она пыталась отсеивать романтичных красоток, охотившихся за ранеными офицерами, но в мои планы замужество не входило.
В Англии, если ты не выходец из богатых слоев, самое большее, на что можешь рассчитывать, – это удерживаться на плаву, не погрязая в нищете. В этом мире полагаться можно только на себя, и я это принимаю. Деньги, конечно, здесь крутятся, и деньги немалые. Только они остаются в руках все той же родовитой знати. Весь фокус в том, чтобы заполучить какую-то их часть в свои руки, а для этого ты должен быть готов играть не по правилам. Я заметила, что жизнь обходится с тобой более справедливо, если ты из семьи среднего достатка.
Нужно отталкиваться от того, что имеешь, и не упускать возникающие возможности. Для меня такая возможность представилась в лице доктора Томаса Ланкастера. Кто я такая, чтобы отвергать божий промысл?
5
Своего будущего мужа я впервые увидела в Лондонской больнице, когда он проводил занятие с медсестрами-стажерами, платившими за свое обучение. В ту пору настроение у меня было никакое – настолько подавленное, что это заметила даже Матрона. Из жалости она на время освободила меня от ухода за больными и поручила инструктировать стажеров в выполнении рутинных задач. Мне не хватало Айлинг. Я осталась одна. В Лондон я рвалась за свободой, надеялась найти здесь средства к существованию, а обрела гораздо больше того, на что рассчитывала. Но теперь этого не стало. Лучше уж вовсе не знать радостей, чем потом страдать от их отсутствия. Я была счастливее, когда не понимала, что я одинока. Теперь же меня не покидало стойкое ощущение, что я обездолена.
Я воображала, что сестринское дело – волнующая стимулирующая профессия, но первопроходцем я себя не чувствовала: возиться с грыжами и подкладными суднами – не ахти какое приключение. Мне казалось, что я скована незримой смирительной рубашкой, задыхаюсь от густого черного тумана. Я не видела впереди просвета, но ведь где-то он должен был быть? Я вела свое жалкое существование, поступала так, как мне полагалось, а жизнь проходила мимо. Я всегда старалась быть добродетельной, ждала вознаграждения за свое благонравие, а теперь вдруг поняла, что жду напрасно.
С уходом Айлинг жизнь моя стала пуста и бесцельна, и я даже подумывала о том, чтобы покончить с собой. Мысли о самоубийстве приходили нежданно-негаданно, лезли в голову, вкрадчиво нашептывали в ухо, мягко внедряясь в сознание в отсутствие более конструктивных идей. Я представляла, как прыгаю с Тауэрского моста поздно ночью, когда меня никто не видит. Больно ли это? А вода будет очень холодная? Как скоро я умру? Как-то днем в одной из палат мой взгляд упал на открытое окно, из которого на улицу свешивалась занавеска. Поправляя ее, я подумала, что мне ничего не стоило бы выброситься из окна. В своем воображении я уже рисовала, как лежу на земле, переломанная и разбитая – кровавый мешок костей. Это положило бы конец моим вечным страхам за свое будущее.
Обучение группы девушек принципам наложения повязок, шинирования переломов и подготовки перевязочного материала не требовало особых физических и эмоциональных затрат, что для меня было идеально. Стажерки, круглолицые девицы, происходили из семей, принадлежавших к состоятельным слоям среднего класса, которые могли себе позволить платить за учебу. Как правило, это были неказистые рыхлые дурнушки, полноватые, с невыразительными чертами лицами. Когда они целой группой, раскрыв рты, тупо пялились на меня, я не могла отделаться от ощущения, что распинаюсь перед грудой вареного картофеля. Малахольные особы из зажиточных семей, они были лишены внешнего очарования: не умели ни петь, ни танцевать, зато любили поправлять друг друга, причем делали это весьма пылко. Одинокие девушки, они сбивались в кучки, как щетинки на щетке для волос. В другие времена им была бы прямая дорога в монастырь. Мне они напоминали меня саму. Именно поэтому мне было трудно относиться к ним с добротой. Однако для больницы они являлись хорошим источником дохода. Освоив азы нашей профессии, они устроятся частными сиделками в домах аристократов или других богатых пациентов. Обычные девушки, как Айлинг и я, по окончании курсов должны были отработать в больнице как минимум четыре года. Я пока отрабатывала первый, и мысль о том, что мне здесь торчать еще целых три года, повергала меня в глубокое уныние. Конечно, был и другой вариант: добиться того, чтобы меня уволили. Но эта идея мне не нравилась: если бы я зарекомендовала себя неудачницей, пусть даже по собственной воле, моя гордость не вынесла бы такого позора.