Оно того стоит. Я хочу семью.
Сэм взял молоток обеими руками. Он хотел того, что показывали по телевизору, того, что было у его одноклассников.
— Давай, Сэм, — сказала мама.
Он поднял молоток над головой. Кровь жгла глаза, все плыло. Сэм хотел разбить стекло, но боялся звона.
Мама дернулась в банке, раскрыла рот. Поцелуй превратился в гримасу нетерпения. Волосы скрыли молочно-белые глаза, когда она толкнула крышку.
— Скорей! Мамочка тонет!
Сэм закрыл глаза и взмахнул молотком. Описав дугу, тот зацепил косяк гардероба. Пол усеяло щепками. Молоток врезался в банку — стекло покрылось сетью серебряных трещин, но выдержало. Мама извивалась, уперлась ступнями в дно, подтянув к подбородку колени. Руки, серо-зеленые, как лапы ящерицы, покрытые чем-то вроде гнойных наростов, царапали горло.
— Помоги мне, Сэм! Скорей!
Сэм закричал и размахнулся снова. На этот раз молоток врезался в банку с громовым бух, и стекло взорвалось осколками. Банка рухнула, как башня. Вонь гнилой плоти и спирта наполнила комнату. Мутная жижа обдала ноги Сэма, расплескалась у него за спиной, залила пол. Волокна плоти и пряди волос цеплялись за мебель, когда поток хлынул в открытую дверь, направился по коридору и вниз, по лестнице.
Глава 52
Грохот разбитого стекла заставил членов съемочной группы отшатнуться. Последний накамерный свет выключили. Женская рука выскользнула из тьмы и схватила забытый план съемок.
Маршалл снова остался один.
В фильме про мою жизнь ничего этого нет.
Из-за раны в боку дышать было трудно. Колени горели. На груди алели бесчисленные порезы. Голову охватило кольцо огня, венец из колючей проволоки врезался в плоть.
(Меня. Здесь. Нет…)
Маршалл снова грезил о Джеймсбридже — городе, где плохие вещи случались с друзьями друзей, в новостях или фильмах ужасов, а не с настоящими людьми вроде него. Потом он вспомнил, что его отец — местный почтальон — знал многих жертв джеймсбриджской резни. Возможно, никакой мембраны, отделяющей кошмар от хороших людей, которых он любил, не существовало.
Может, он все это время ошибался.
Осколки витражей отбрасывали разноцветные всполохи на стены и пол залитой кровью и дерьмом комнаты, на старое церковное распятие, прислоненное к стене. Сердце Маршалла забилось быстрее: Христа на нем не было.
Он сгорбился перед ним, склонив деревянную голову к плечу. Маршалл услышал, как застонали деревянные суставы, когда тот сдвинулся с места, различил, как нарисованная кровь заструилась из-под венца, из ран, нанесенных кнутом и пикой. Христос смотрел на Маршалла слепым взглядом манекена. Нарисованные глаза не моргали.
Дверь в подвал распахнулась, и Христос снова вернулся на крест, словно никогда и не освобождался от гвоздей.
Маршалл смотрел на ноги, спускавшиеся по ступеням. Его тело вновь напряглось.
— Нет.
Пожалуйста, я не готов.
Кровь залила глаза и засохла, различить что-либо было трудно, но чем больше он смотрел на приближающуюся к нему тень, тем меньше она походила на Напье. Слишком маленькая и быстрая. Он ожидал услышать фальшивое пение…
(…как страшно признать — время стерло мой Эндсвилль…)
…однако оно так и не зазвучало. Только грохот ботинок по цементу и неровное дыхание.
(…в самом сердце США…)
Тень встала там, где стоял Христос, и склонилась к Маршаллу. Протянула руку…
(…пусть шар-баба танцует со мной…)
…к его лицу.
(…этот город мне больше не дом…)
Маршалл вздрогнул, почувствовав, как горячая тряпка коснулась его глазниц. Вода струилась по коже, обжигая раны на месте срезанных сосков. Маршалл высунул язык, чтобы слизнуть воду с лица, как собака.
Боже, что они сделали со мной?
С ним обращались ласково. Маршалл не мог ничего поделать: он расслабился в чужих руках, словно в объятиях Клэр.
— Тяжелый день, милый? — говорила она.
— Ты не представляешь.
— Иди в кровать.
— Звучит как приказ.
— Хочешь почувствовать прикосновение волшебных пальчиков?
— О да, очень. Куджо.
Ее пальцы легонько касались его лица, пробегали по волосам, гладили живот, если он чувствовал себя плохо. Это помогало. Всегда.
Маршалл потянулся к чужой руке, колючки венца врезались в его плоть.