— Волшебные пальцы, — простонал он.
Хотелось плакать, но было слишком больно.
— Спасибо.
Тряпка стерла кровь, и расплывчатая фигура обрела форму. Маршалл увидел тонкие черты лица, челку, падающую на глаза подростка, и наушники — один был в ухе, другой болтался на шее. Шлепанцы скрипели по залитому кровью и дерьмом полу. Глаза мальчика покраснели и опухли. От него несло алкоголем и гнилью.
Сэм Напье наклонился ближе, вытянув шею, и в первый раз заговорил с Маршаллом. Робкий голос соответствовал хрупкому виду мальчика.
— Не за что, папа.
Часть пятая.
Эндсвилль.
Глава 53
Маршалл был привязан к креслу, только это оказалось не просто кресло, а его кресло — продолжение его конечностей. Веревки вросли в кожу Маршалла, обмотались вокруг ржавого металлического каркаса, обняв его крепче любовницы. Боль была честной, вероломной и преднамеренной, мозг разлетелся на осколки. Это кресло теперь заменяло Маршаллу Дикинсу семью.
Хотя и недолго.
— Не за что, папа.
— Я… я не он, малыш. Сэм. Посмотри на меня. Я не он.
— Зови меня Ной.
— Н-нет.
— Все хорошо, папа. Ш-ш. Все хорошо.
Подросток подверг Маршалла унижению — помыл его. Стер с тела кровь и дерьмо у него между ногами, и все это время рассказывал, как Мужчина без конца говорил ему о Другом Сыне:
— Я знаю, что случилось с Ноем. Думаю, он хотел меня напугать. Но теперь все в порядке. Я вернулся.
Тряпки быстро сделались черными, коричневыми и вонючими, но вода оставалась теплой. Пусть он и сгорал от стыда, но чувствовать себя чистым было приятно: засохшее дерьмо вызывало зуд, хотя запах напрягал Маршалла не так сильно, как он ожидал. Мальчик промокнул раны, но кровь продолжала сочиться.
Я знаю, что случилось с Ноем.
Слова постепенно обретали смысл.
Я знаю. Другой Сын.
Думаю, он хотел меня напугать.
Я знаю.
Рану в боку, пока Маршалл сидел в беспамятстве, залатал сам Напье. Ублюдок использовал промышленный степлер. Боль при пробуждении удивила и испугала Маршалла. Мужчина гадал, что еще с ним сделали, пока он был в отключке. Какие новые раны ему предстоит обнаружить? Он не хотел знать. На его грудной клетке расплывался огромный синяк, черный вокруг скоб и темно-зеленый по краям. Ной…
(Это Сэм, бога ради! Сэм! СЭМ!)
…снял с него венец из колючей проволоки, оставив на лбу кольцо содранной кожи. Неглубокие порезы адски ныли, будто сквозняк, врывающийся вниз, раздувал боль, как тлеющие в камине угли.
Но больше всего мучений приносило кресло. Оно превратило его спину во что-то жесткое и нечеловеческое. Оно меня деформирует. Боль, как и само кресло, стала с ним единым целым. Он больше не помнил, каково это — жить без нее.
Убирая подвал, мальчик сказал:
— Ты сидишь на мамином стульчаке. Она не против.
Сэм срезал с Маршалла испачканные трусы и обмотал вокруг его торса простыню. Маршалла мыли методично и заботливо. Сперва он пытался сопротивляться, но смирился под действием теплой воды. Оставалось только сидеть и смотреть, качая головой. Умолять, чтобы все это кончилось.
Завершив уборку, Сэм собрал грязные тряпки и поднялся по лестнице, оставив Маршалла чистым снаружи, но испачканным внутри грязью унижения. Это было хуже всего.
Маршалл отключался и снова приходил в себя.
Иногда он оказывался в Джеймсбридже, иногда падал во тьму. Маршалл не знал, что лучше. Однажды он очнулся и увидел на цементном полу своего старого колли, полумертвого. Тело пса оказалось изломано, шершавый розовый язык, который любил лизать родные лица и выпрашивать угощение, свисал из открытой пасти.
Инди скулил. Болезненный, прощальный звук.
— Мне так жаль, мальчик, — сказал Маршалл.
Кровь собралась в лужу у лап пса, его глаза затуманились, словно бусинки плюшевого медведя. Маршалл моргнул и увидел на полу мозги и осколки зубов. Пуля снесла Инди полморды.
— Папа, а Инди когда-нибудь вернется? — спросил Маршалл пустую комнату.
(Он теперь там, где все хорошие псы. Оттуда нет возврата. Мне очень жаль.)
В тишине вонючего подвала Маршалл слышал, как подтекает кран. Кап, кап, кап. Стало сложно отличать реальные звуки от вымышленных. Не было ли иллюзией прерывистое дыхание Маршалла? Существовал ли он, привязанный к креслу, пачкающий кровью пол? Он полагал, что да. Маршалл не думал, что мертвецов пугают кошмары или мучит предательство. Насколько ему было известно, это он должен преследовать живых, гремя цепями. Нет, очевидно, он не умер. Вся эта ситуация казалась кратким конспектом жизни — непрерывной мукой.