Это была одна из частных колоний в Мэне, место летнего отдыха, которое было предоставлено заботам моего отца в мертвый сезон. У него были ключи от каждого дома и владельцы нанимали его, чтобы исправлять ущерб, причиняемый жестокими штормами, которые обрушивались на Роуз Пойнт всю зиму. В сарае, за полем для гольфа, отец оборудовал маленькую мастерскую, где он хранил свои инструменты и ключи от коттеджей. Ключи лежали в ящичках, спасенных во время ремонта старой почты, каждый - под названием коттеджа. В Роуз Пойнт было правило — каждый владелец придумывал название для своего владения и писал его черными печатными буквами на дубовой прямоугольной дощечке, которую отец бережно покрывал лаком каждую весну и подвешивал на карнизе переднего крыльца. «Северные ветра». «Ковчег». «Светлые небеса». «Котельная бухта». Я думаю, идея была в том, что название твоего дома позволяло чувствовать себя здесь не таким временным.
Той зимой я побывал с отцом внутри всех домов. В «Долгом отдыхе» была фотография владельца, стоящего рядом с президентом Эйзенхауэром. «В Ведущем к дому» люстры были с испанского океанского лайнера «Королева Изадора». В фойе с мраморным полом «Последнего света» Кларк Гэйбл однажды приветствовал вечерних гостей. В «Остановке в Мэне» отец как-то, перед вечеринкой, наполнил все пять ванн бутылками шампанского и льдом. Задний двор «Правильного пути» был переделан в чудесную маленькую копию стадиона Янки. Двадцать девять лет мой отец подстригал там траву на поле, обутый в мягкие кожаные тапочки, толкая косилку, колесики которой он обернул фетром.
С Мемориального дня, до Дня Колумба, дорожки Роуз Пойнт кишели летними людьми, приехавшими издалека. Плавание под парусами было их главным занятием. В каждом доме имелась лодка, и регаты организовывались четыре дня в неделю. Следуя старой традиции, шкиперы носили синие двубортные куртки с золотыми пуговицами и полосатые галстуки. Вечерние лекции происходили в каменной библиотеке, а пикники — в пляжном домике.
После Дня Колумба отец закрывал коттеджи на долгую зиму. Он промывал трубы, выключал эжектричество и закрывал дымовые трубы колпаками. Он укрывал мебель белыми простынями.
А потом, весной, все проделывалось в обратном порядке. Укладывать коттеджи спать, а потом будить их — так отец описывал это. Он предпочитал зиму, когда он свободно руководил всем и мог приходить и уходить как владелец. Когда летние люди были там, он был всего лишь нанятым помощником и должен был пользоваться входами для слуг и делать свою работу, будучи невидимым и неслышимым.
Той зимой 1963 года, за две недели до Рождества, отец получил известие, что он должен открыть коттедж «Безмятежность.» Он сказал об этом маме и мне за обедом.
- Чудаки, - сказал он. - Нет отопления. Трубы замерзнут. Богатые люди иногда глупы.
- Не только богатые, - напомнила ему мать.
Он не обратил на нее внимания. - Но если они хотят, чтобы я открыл дом, я открою.
Мой отец был человеком, который спешил через жизнь, оставляя позади сомнения, предосторожности и осмотрительность. Он был единственным , кого я знал, кто обхватывал ногами приставную лестницу и скользил вниз на полной скорости, останавливаясь только перед ударом о землю.
Но еще я ясно помню, как мы входили в коттедж, не производя никакого шума, отец был так осторожен, придерживая обеими руками дверь, которая закрывалась за нами. Мы следовали свету его фонарика и шли из комнаты в комнату медленно и тихо, с почтением, так, как проходят через пустую церковь.
Внутри коттеджа было темно и холодно, как в пещере. В библиотеке отец проводил рукой по корешкам книг, выравнивая их на полке. Он отступал на шаг от картины в гостиной, чтобы убедиться, что она висит ровно. Потому что он никогда не проявлял даже пассивного интереса к обстановке в его собственном доме, куда он часто заносил грязь и опилки, время, проведеное с отцом в Роуз Пойнт, научило меня, что в работе, которую мы делаем, чтобы заработать на жизнь, присутствует определенное достоинство.
Потребовалось два дня, чтобы наполнить каждую комнату светом. Там было больше семидесяти окон и дверей, каждое закрыто фанерным щитом, привинченным к углам и законопаченным. Отец должен был забираться на лестницу, чтобы добраться до окон на верхних этажах. Я стоял внизу, держал лестницу и смотрел, как подошвы его башмаков движутся вверх и вниз над моей головой. Было так холодно, что нам приходилось останавливаться каждый час и сидеть в отцовском грузовике с рычащим обогревателем. Когда было открыто последнее окно, мы вошли в освещенный коттедж и казалось, что в нем заиграла музыка.