- Никакого кино? - сказала она тихо. - А отец? Или ты все выдумал?
- Я ничего не выдумал.
- А женщина и ребенок?
- Нет. Я говорю. ..
- Что ты говоришь?
- Ты мне небезразлична.
- Небезразлична? А правда? Когда ты собирался сказать мне правду? - Она повернулась ко мне спиной, подхватила Оливию на руки и вышла.
- Пожалуйста, - окликнул я ее. Но она не остановилась.
9 -
Море выносит на пляжи в Мэне ловушки для омаров. Большая часть из них новые, сделанные из проволоки, но иногда можно найти старые ловушки, сделанные из дубовых планок, соединенных медными гвоздями, котрые дают изумительное зеленое пламя, когда горят.
Мы с Биллингсом притащили две ловушки в мастерскую. Я распилил их на куски и мы жгли их в печке. Я продолжал думать, что должен вернуться в «Безмятежность», чтобы оправдаться. Репетировал, что скажу, повторяя это в мыслях снова и снова. Но потом вспомнил лицо Кэтрин, разочарование в ее глазах.
Снова почувствовал себя здесь посторонним, каким я и был всегда.
Биллингс сидел так близко к печке, как было можно, чтобы не загореться. Он гладил кролика, чьи темные глаза, казалось, смотрели на меня. Я вспомнил, что сегодня — канун Рождества, и что я собирался вечером отнести кролика в коттедж Лоуренсу. Теперь ему придется забрать его самому.
- Ты ее любишь, правда? - спросил Биллингс.
Я звонил в авиакомпанию и ждал ответа под детский хор, поющий «Снеговик Фрости» мне в ухо. Над отцовским столом окна вздрагивали от ветра. Я чувствовал, как что-то открывается во мне, пронизывает насквозь, и холод ищет постоянного места, чтобы поселиться внутри.
- Какая разница? - сказал я.
Я все утро разговаривал с Биллингсом и, в конце концов, не мог вынести звук собственного голоса.
Я поехал в город. Проехал мимо больницы и повернул на Стэйт стрит. Там, на вершине холма, я увидел Кэлли, стоящую на углу. На ней был желтый шарф. Я рассказал ей все, что случилось и где она может найти Чарльза. Я видел, как ее глаза наполняются удивлением. - Вы должны его увидеть. Уоррен вам поможет.
- Я не знаю, что сказать, - произнесла она. - А вы собираетесь...
- Туда, где мое место.
Она положила свои руки на мои и притянула меня поближе. Я посмотрел вверх, на пустое голубое небо.
- Я всегда думала, что должна была сказать кое-что Чарльзу, давным-давно. Кое-что о любви. Он столько раз говорил мне, что не заслуживает, чтобы его любили. Я должна была сказать ему, что никто не заслуживает любви. Любовь — это подарок.
Она заплакала.
В самолете Биллингс сказал: - Знаешь, чего я больше всего ждал от этого фильма? Он был бы наш. Мы наконец-то делали бы фильм, вместо того, чтобы потеть для кого-то другого.
Я сидел с закрытыми глазами, откинувшись на сиденье, перебирая в мыслях все время, проведенное с Кэтрин, с того момента, как я впервые увидел ее на берегу с Оливией. Я мог видеть ее лицо в каждой сцене, как ее глаза отвечали мне. Чего мне уже не хватало, это был покой, который охватывал нас, когда мы были вместе. Каким тихим я был в ее присутствии. Ее голос, заменяющий мой.
- Мне надо было остаться. Я должен был попробовать сказать что-нибудь, что бы ее убедило.
Биллингс подозвал стюардессу и заказал нам еще выпивку. - В фильме ты бы остался.
Я позвонил в Компанию и первым было сообщение от моей секретарши, которая сказала, что записала для меня все сто восемьдесят семь телефонных сообщений .
- Сто восемьдесят семь сообщений, - сказал я
- Это убьет два часа от этого полета.
Я прослушал их все, ожидая только голоса Кэтрин и чувствовал, как становлюсь таким человеком, каким должен быть, чтобы выжить там, куда я направляюсь. Человеком, который решил не хоронить своего отца, потому что это займет слишком много времени. Когда самолет приземлился, я чувствовал себя холодным и закрытым.
И тогда я вспомнил, как Кэтрин меня целовала. Наклонившись ко мне, с сияющими глазами.
Самолет остановился, и Биллингс стоял в проходе, ожидая меня. - Иди, - сказал я. - Увидимся позже.
- Ладно, - сказал он.
Все пассажиры вышли. Открылась дверь кабины и я видел, как пилоты надевают свои темно-синие куртки.
- Все в порядке? - спросила меня стюардесса.
Я смотрел на нее. Я хотел сказать ей, что все было так далеко от того, чтобы быть в порядке, что я не думал, что смогу встать.
Я смотрел, как дождь хлещет в большие окна аэропорта. Звучала старая грустная рождественская песня Джони Митчела: «Это приходит в Рождество, они рубят деревья...Я хотел бы иметь реку, по которой бы уехал прочь на коньках.» Я сел в пустом зале и начал писать Кэтрин. Я писал до тех пор, пока не сказал ей все, что было в моем сердце, стараясь сделать это письмо таким, которое она бы хранила всю жизнь.