— Мне и моим единомышленникам. Впрочем, это неважно.
— И что я должен сделать?
— Понаблюдать за квартирой — кто входит туда, кто выходит, и попытаться установить, кто же в ней в действительности живет.
— А почему бы вам, или вашим единомышленникам, не пойти и не спросить самим?
— Они не открывают дверь и не отвечают. Просто никого не впускают. Кстати, вполне законно.
— Вы хотите, чтобы я узнал это легальным путем?
Мужчина пожал плечами.
— Это ваше дело, как выполнить работу, Митчелл. Мне только нужно знать, кто там живет. Не более того.
Я попытался понять, верю ему, или нет. Оснований не верить у меня, собственно, не было, но что-то смущало. По крайней мере, эта потухшая сигара, зажатая в пальцах левой руки…
Мы заговорили о всяких важных мелочах, например, об оплате.
Пять минут спустя он ушел, оставив аванс и номер телефона, по которому я должен был позвонить ему, чтобы сообщить о результате, не позднее, чем через пять дней.
Да, пять дней в этой холодной комнате — малоприятное занятие. Если не считать вышедшего из подъезда мужчины, вокруг квартиры был такой же ажиотаж, как в подземке в три часа утра. Конечно, был и черный ход, выходивший за гаражи, к мусорным контейнерам. Однако зачем жильцам пробираться в свою собственность окольными путями, если они не криминальные личности и не воры? Будь у меня горячительное, я бы просто выпил за их здоровье, но у меня не было горячительного. У меня был только блокнот с множеством чистых страниц, замерзшие ноги и ноющая спина, уставшая от долгого сидения в кресле. Пришла пора прогуляться.
Я решил воспользоваться именно черным ходом, и, налетев на один из мусорных контейнеров, загремевшего, как труба, проник в интересующую меня квартиру. Я оказался в небольшой прихожей, дверь которой вела в большой холл. Туда я и пошел. Очень осторожно. Рядом с холлом размещалась кухня, где на столе громоздились тарелки, кастрюли и сковородки, которыми, как говорится, воспользовались и бросили. Наверное, прислуга была в отпуске.
Холл, надо заметить, был огромный — человек десять, собравшись там, не особо толкались бы. На стене висела репродукция картины Марка Бойла, под ней стоял видавший виды дамский велосипед.
Дверь слева от холла оказалась приоткрытой, и я медленно прошел в нее. В дальнем конце комнаты, на ковре, по-турецки скрестив ноги, сидел тот самый кудрявый молодец, которого я уже видел и сразу узнал.
Парень удивленно уставился на меня и хотел было что-то сказать, но передумал, так и застыв с открытым ртом. Я осторожно направился к нему.
За секунду до события я почувствовал, что оно произойдет. И оно произошло. Я успел почувствовать какое-то тепло, или дыхание, или запах, а может, свист тяжелого предмета в воздухе, успел заметить, как парень на ковре еще шире разинул рот и уставился куда-то позади моего плеча, и тут меня ударили сзади по голове, после чего я перестал что-либо замечать. Даже то, что рухнул на пол.
Впрочем, спустя некоторое время я это понял, поскольку очнулся на полу в какой-то другой комнате от сильной боли в руке и в коленке. Рука болела, потому что неловко подвернулась, а почему болело колено, пока неясно. Я сделал попытку подняться, и она мне удалась, правда, при этом я почувствовал, что на затылке у меня как будто образовалась дыра. Ощупав его, я понял, что дыры нет, а есть лишь небольшие неровности, созданные запекшейся на волосах кровью. Проверив бумажник, я обнаружил, что семь пятифунтовых банкнот, на которые я так надеялся прожить ближайшие несколько дней, исчезли. Я потряс головой, протер глаза и вдруг заметил фотографию, прикрепленную к одному из подрамников, стоявших у стены. Большая, черно-белая, с изображением девушки. Я стоял, смотрел на нее, а, она словно говорила: «Я — это я, и мне безразлично, кто ты такой. Можешь любить меня, можешь ненавидеть, быть со мной, или без меня, мне все равно». Девушка лежала на кровати, облокотившись на руку. Голова ее повернута к объективу. Черная кожаная куртка, короткая юбочка и черные ботинки. Лицо бледное, но открытое, глаза темные, волосы темно-русые и подстрижены так, что подчеркивали форму головы. Вообще, выглядела она очень молоденькой.
Первая комната, в которую я зашел, окончательно придя в себя, была пустой, даже без мебели, другая оказалось более содержательной. Там стоял стол с пустой вазой для фруктов посередине и четыре дубовых стула вокруг. На прикрепленной к стене полке — телевизор, а на другой стене — несколько полок с книгами в кожаных переплетах. Прямо напротив двери уютно расположился небольшой диван с изогнутой спинкой, из разряда тех, на которых любят полежать кокетки.