– Благодарю вас, мисс, – сказала она. – Если я смогу разделить ваше горе, я сделаю это, если я смогу доставить вам радость, я доставлю ее.
И, сделав еще один реверанс, эта загадочная женщина удалилась.
Вот так вошла в мою жизнь миссис Марта Маунт – наполовину ангел, наполовину дракон. Она ушла, а я продолжала ошарашенно сидеть. С самого начала своей жизни я всегда больше тянулась к мужчинам, пусть даже не в плотском смысле. Из всей семьи единственным близким мне человеком был мой брат Джек, и впоследствии – на протяжении всей жизни – я всегда испытывала больше симпатии и понимания по отношению к мужчинам, нежели к женщинам. С некоторыми из женщин, как, например, с Белль, я была даже дружна, но нас никогда не связывали более глубокие узы. Однако с того самого первого дня, когда я сидела за письменным столом, между мной и Мартой возникла прочная и глубокая духовная связь, и так будет продолжаться до того момента, когда она навсегда закроет мои глаза. Мне никогда не удавалось понять природу этих уз. Может быть, я, никогда не знавшая материнской любви, испытывала потребность в ком-то, кто мог заменить мне мать? Или, возможно, Марте, на протяжении всей жизни окруженной мужчинами, нужна была дочь, на которую она могла бы выплеснуть свои нерастраченные чувства? Не знаю. Я не сомневаюсь, что Марта в свойственной ей яростной манере любит меня – она слишком часто доказывала это. Всякий раз, когда утлому кораблику моей жизни грозило неминуемое крушение, на помощь приходили два человека – Марта и Джереми. Они служили мне опорой против ударов судьбы, у них искала я убежища в минуты отчаяния.
Ирония судьбы заключается в том, что эти два человека, являющиеся полной противоположностью во всем, стали преданными друзьями и глубоко почитают друг друга. Но, может быть, это потому, что мы все трое объединены какой-то странной общностью, неразрывно связавшей нас.
Мне никогда не приходилось видеть матери более сдержанной, чем Марта. Появляясь у нас по очереди, ее рослые сыновья молча сидели на кухне, в то время как она суетилась по хозяйству. И все же я знала, что ей приятно видеть их, поскольку с их приходом она начинала ожесточенно стряпать и с довольным вздохом успокаивалась лишь тогда, когда они дочиста вытирали тарелки, доев последний кусочек. Они были тоже по-своему, молчаливо преданы матери и с гордостью дарили ей причудливые вещи, привезенные из самых разных уголков света, – от изысканных кашемировых шалей и китайского фарфора до сушеных морских обитателей и безвкусных восточных побрякушек. Она свято хранила все эти подношения, и поэтому со временем ее комната стала напоминать лавку древностей.
Эти ребята были хорошими сыновьями, и, видимо, поэтому судьба отнеслась к ним благосклонно: при том, что они принимали участие во всех морских битвах, которые вела в те годы Англия, все они выжили и со временем вернулись домой, чтобы остепениться, завести жен – я заметила, что им нравились маленькие пухленькие блондинки, – и, к вящей радости Марты, взрастить урожай одинаково флегматичных и немногословных внучат семейства Маунт.
Только одна тема могла воодушевить и заставить разговориться любого из этих мальчиков: баталии, в которых они участвовали, поэтому мы услышали обо всех сражениях, спасших Англию, – Нильском, Трафальгарском, при Копенгагене – не от сторонних наблюдателей, а от тех, кто находился в передних рядах. Они, впрочем, немного рисовались, и, должна признаться, когда впоследствии я читала официальные сообщения, мне казалось, что речь идет о разных битвах.
После первого года службы Марты в нашем доме я никогда больше не встречала мистера Маунта. Могу только предположить, что он, увидев, как прочно устроилась Марта, исчез, чтобы найти утешение в более веселой компании.
Марта сняла с моих плеч все хлопоты, связанные с выполнением обязанностей домоправительницы – во всем, что касалось забот по дому, она была гораздо компетентнее меня, я же оказалась свободной и смогла посвятить все свое время занятиям. Генри радовался тому, как безукоризненно велись теперь домашние дела, и относил это на счет развития моих умственных способностей. Ему и в голову не приходило, что настоящей «властью за троном» являлась мрачная фигура моей служанки, путавшая его так же, как она пугала большинство других людей, что образцовое ведение домашнего хозяйства было результатом не моих мыслительных качеств, а ее здравого смысла.
Марта была единственным человеком, которому я рассказала всю правду о себе и своем происхождении. Не знаю, какой необъяснимый приступ честности заставил меня так поступить, но мне почему-то захотелось сделать это после ее странных высказываний во время нашей первой встречи. Мне показалось, что у этой женщины существуют какие-то необычные романтические представления относительно наших с сэром Генри отношений и между нами никогда не возникнет доверия, если я не расскажу ей обо всем.
После того как я закончила свою исповедь, Марта не проронила ни слова, но огоньки в ее глазах запрыгали еще сильнее, а линия губ стала еще жестче. С этого дня она оберегала меня так же яростно, как тигрица оберегает своего детеныша. Прошло немного времени, и я с удивлением заметила, что при встречах с Белль Марте с трудом удается держать себя в рамках приличий.
К Новому году мы все вернулись в Лондон, а наша жизнь – в привычную колею. Во время приемов я ловила себя на том, что выискиваю глазами аккуратную фигуру с серебряными волосами, однако, поскольку она не появлялась, я похоронила себя под грудой своих обязанностей и еще упорнее стала отдаваться занятиям, спасаясь в них от щемящей внутренней пустоты.
Генри снова погрузился в пучину своих дел, так что иногда, устав от себя самой, я отправлялась повидаться с Джереми, общение с которым доставляло мне все большее удовольствие. Мы говорили об истории, философии, искусстве, политике – темы были неисчерпаемы. Я в то время очень увлеклась географией, и для меня не было ничего интереснее книг о диковинных народах и странах. Я бредила путешествиями, однако Джереми не разделял этих моих порывов. Он считал, что гораздо интереснее познать сначала самих себя и тех, кто нас окружает, разобраться в том, как функционирует наше общество, и понять, каким образом его можно улучшить. Он также утверждал, что совершенно необязательно выезжать за пределы Лондона, чтобы узнать о жизни все, что о ней следует знать. Мы спорили об этом часами, и, конечно же, ни одному не удавалось переубедить другого.
Иногда мы обсуждали более приземленные темы. Как-то раз я спросила его, какое состояние, с его точки зрения, я должна сколотить, чтобы «уйти на покой» и жить своей собственной жизнью. Собрав губы в трубочку, Джереми задумался.
– Трудно сказать, Элизабет. Ты так быстро меняешься! За последние четыре года в тебе произошли разительные перемены, меняются вместе с тем и твои потребности. Впрочем, если ты хочешь поставить перед собой какую-то цель и стремиться к ней, то я бы определил ее суммой в десять тысяч фунтов плюс большой и красивый дом.
Это показалось мне невероятным, о чем я и сказала Джереми.
– Ну уж не знаю, – усмехнулся он. – Nil desperandum,[14] моя дорогая. Ты еще так молода, а мне уже удалось удвоить твое состояние. Сейчас ты владеешь примерно тремя тысячами фунтов, не считая твоих драгоценностей. Еще десять лет, и ты станешь свободной, как птичка, а если повезет, то и раньше.
Через десять лет мне должен был исполниться тридцать один год. Тогда мне показалось, что в этом возрасте я уже буду старухой.
Как-то раз в моей голове зародилась идея, которую в течение некоторого времени я тщательно обдумывала.
Мне подумалось, что я нацеливаюсь на людей, стоящих недостаточно высоко на общественной лестнице, что если бы я смогла хоть на короткое время заполучить кого-нибудь из действительно великих людей, кому бы я понравилась, то выигрыш был бы по-настоящему велик и я смогла бы уйти на покой в любой момент, когда захочу. Джереми зарубил эту идею на корню, засыпав меня примерами, подтверждавшими его правоту. Он рассказал мне о герцоге Кларенсе и госпоже Джордан. Кларенс был без ума от нее, но настолько плохо ее обеспечивал, что несчастной женщине, чтобы сводить концы с концами, пришлось вернуться на подмостки, где до этого она сделала блестящую карьеру. Морганатическая жена принца Уэльского миссис Фицжерберт жила в основном на то, что оставил ей первый муж, а она при этом была настоящей леди – по рождению и воспитанию. Все, о чем рассказывал Джереми, вызывало у меня огромный интерес и в то же время глубокую печаль.