POV Бетти
Рождественский день выдается просто чудесным. Я чувствую себя вполне сносно, хоть на ноги все ещё не встаю. Сестра Лидия принесла обед, и я без посторонней помощи управляюсь с ним. Руки после лечебных массажей и гимнастики уже не лежат мертвым грузом, и пусть мелкая моторика оставляет желать лучшего, ложку удержать они способны, а это уже маленькая победа.
За последние дни таких побед накопилось приличное количество, и они делают меня по-настоящему счастливой. Вчера я узнала маму. Для нас обеих это стало невероятно радостным потрясением. Доктор Кларк говорит, что я никогда не забывала ее, просто от долгой комы у меня мозги набекрень, вот и не признавала собственную мать. Да, она бросила меня, но сейчас-то она рядом. Я простила ее, ведь роднее и ближе у меня никого нет. Мы толком и не поговорили, волнение сыграло роковую роль, мама, в край расклеившись, разревелась, как маленькая девочка, и доктору пришлось выставить ее вместе с мужем из палаты. Из самых благих побуждений, само собой. Мамин муж, кстати, мне очень понравился, приятный мужчина, чуточку грубоватый, но ничуть не злой, а еще у него имеется сын, а это значит, что я — счастливая обладательница сводного брата. Джагхед, так его зовут. Да-да, тот самый красавчик с необыкновенными глазами. Надеюсь, мы с ним подружимся.
Ещё одна победа — смирение со своим местонахождением. Чёрт его разберет, как я жила в этом Ривердэйле, желающих просветить меня на этот счет практически нет. Мама говорит, что после смерти отца забрала меня в свою новую семью, но в подробности вдаваться не стала, обмолвившись лишь, что до аварии жизнь моя была вполне счастливой. Да, я вовсе не больна экзотической болезнью, просто месяц назад попала в жуткую автокатастрофу. В моё такси влетел грузовик, превратив его в груду металлолома, водитель и я, слава Богу, выжили, хоть и получили серьезные травмы. Вот такая история. Славно, что я забыла эту жуть, иначе сходила бы с ума от воспоминаний.
Но и это не все позитивные события, обрушившиеся на меня. Как выяснилось, в городе у меня есть друзья, они частенько навещают меня, и они все чертовски милые люди, хоть и совершенно незнакомые. Теперь, когда провалы в памяти сошли на нет, я запомнила их имена — Кевин, Тони, Пенни, Свит Пи (вообще-то его зовут Стивен, но он предпочитает псевдоним), а ещё Вероника и Фангс. Они не вдаются в подробности, говорят лишь, что нас связывала теплая дружба. Мистер Кудряшка лютует, когда они вваливаются ко мне всей оравой, говорит, что большие компании и трескотня утомляют меня, а в моём состоянии необходим покой и умиротворение. В какой-то степени, он прав. Чужие люди и впрямь утомляют, но я не хочу их обижать, а потому с улыбкой слушаю их болтовню.
Я на самом деле чувствую себя гораздо лучше, но в бочке мёда, как известно, всегда найдётся ложка дегтя. Моё лицо. Я не вижу своего отражения, зеркала в палате под запретом, да это и не важно. Руки заменяют мне глаза, и свою задачу выполняют на ура. Доктор Кларк угрожает мне боксерскими перчатками, если я не прекращу «распускать» руки, и даже пугает всевозможными страшилками вроде инфекций, но я бессовестно игнорирую запреты. Пальцы плавно скользят по коже, и я чувствую под ними выпуклые линии, есть и длинные, и короткие, они пересекают лицо вдоль и поперек, словно старческие морщины. Я не дура, и знаю, что скрывают от меня врачи. Мне до жути хочется взглянуть на себя в зеркало, но в то же время, я до ужаса боюсь того, что могу в нем увидеть. Страх сжирает меня заживо. Доктор советует не изводить себя ненужными треволнениями, говорит, что ситуация поправима. Как только я окрепну, мне сделают операцию и шрамы станут менее заметными. Его слова на время успокаивают, но страх, увы, намертво въедается в душу. Каждое утро я просыпаюсь и первым же делом тяну руки к лицу, отчаянно надеясь ощутить под подушечками пальцев гладкую, бархатную кожу, но надежды эти, как правило, оказываются напрасными.
С такими мыслями я уничтожаю свой рождественский обед. Я с аппетитом уплетаю грибной суп-пюре, попутно бросая жадный взгляд на шоколадный пудинг, который так и просится в рот. За время, проведенное в больнице, я скинула тринадцать килограммов, превратившись в живые мощи, и теперь усердно отъедалась, восполняя утраченные жировые запасы. Надеюсь, к выписке стану похожей на сумоиста.
Я мирно поедаю свой суп, ничего не предвещает беды, как вдруг в дверь пару раз стучат, и миг спустя она решительно открывается. Ложка застывает в сантиметре от моего рта, ведь в палату заходит мой сводный брат, Джагхед. В последние дни я почти ничего не забываю, а потому его странное имя прочно сидит в моих извилинах. Он как всегда потрясно выглядит и в добавок в руках сжимает обернутое в блестящую упаковку квадратное нечто, подозрительно смахивающее на подарок. Я напрягаюсь.
— Прости, я, кажется, не вовремя, — говорит он со сконфуженной улыбкой. — Мне зайти позже?
И тут до меня доходит, что я все ещё держу проклятую ложку у раскрытого рта. Картина та ещё, неудивительно, что он смеётся надо мной. Густо покраснев, я отпускаю ложку, которая тут же с причмокиванием тонет в белой жиже.
— Нет, я уже закончила, — медленно отвечаю я, бросая на пудинг полный сожаления взгляд.
Потерпи, мой сладкий, скоро я до тебя доберусь.
Джагхед уже стоит у кровати, протягивая мне блестящий квадрат, улыбаясь при этом самой милой улыбкой на свете. Черт, это точно подарок. А мне совершенно нечего дать взамен. Боже, как неловко, нужно срочно что-то придумать. Может подарить ему пудинг? Он шоколадный, а внутри прослойка ванильного крема, на вкус, без сомнения, божественный, ну в самом-то деле, не суп же дарить!
— Счастливого Рождества, — говорит он, ожидая, когда я соизволю принять подарок из его рук.
Окрасившись в густо-сливовый оттенок, я все же протягиваю слабую конечность, и мои пальцы смыкаются на гладкой упаковочной бумаге.
— Спасибо, — благодарю я его, сгорая от неловкости. — И тебе счастливого Рождества.
— Не открывай сейчас, — просит Джагхед, располагаясь в кресле, стоящем ближе к кровати. — Дождись, пока свалю как можно дальше.
Я издаю короткий смешок. Изучив подарок, делаю вывод, что это не книга — размер маловат, а значит это либо ежедневник, либо фотоальбом. Нетерпение разливается по моим венам.
— Почему нельзя сейчас? Там что-то неприличное?
С голосом проблемы не исчезли, я говорю медленно и в полголоса, в основном короткими предложениями, а порой и вовсе ограничиваюсь одним словом.
— Да, там сплошные непристойности, — усмехается Джагхед. — Это кладезь порока, поверь мне.
— Интрига, — говорю я, отлаживая подарок на прикроватную тумбу, что стоит слева.— Развратное Рождество… Мне нравится.
Джагхед изучает меня внимательным взглядом, таким сосредоточенно-вдумчивым, что мне даже становится дискомфортно. Он временами такой странный, какая-то вещь в себе, если честно. Глядит так, словно известна ему некая тайна, но делиться своим знанием нипочем не желает.