Арчи любил, а Бетти отвергла. Бетти выбрала Джагхеда, а Арчи не смог смириться.
Бетти любила Джагхеда…
Ещё одна голая, ничем не приукрашенная истина. Она любила своего брата. Пусть сводного, но все же брата. И не просто любила, а готова была отдать за него жизнь.
«Твоя девушка… Она такая смелая…», —вспоминает она свои собственные слова.
Она говорила о себе. Кто бы мог подумать…
И тут Бетти вспоминает ещё кое-что.
«Мою любимую зовут твоим именем». Так он сказал. Джагхед. Он признался ей.
От этих мыслей Бетти хочется плакать, хочется отмотать время назад и сделать так, чтоб никогда не слышать этих слов. Теперь все изменится. Уже изменилось. Никогда уже не будет по-прежнему, и это трагедия. Она-то надеялась, что они станут лучшими друзьями, но этому не бывать. Бетти чувствует себя преданной, словно Джагхед нарочно обманул её надежды. Она злится, потому что не знает, как теперь смотреть ему в глаза, как вести себя и о чем говорить. Еще сильней она злится от того, что знает, как будет вести себя он.
В каждую их встречу он будет смотреть на неё щенячими глазками, в надежде, что она вспомнит свои чувства к нему. Он будет без конца рассказывать ей историю их удивительной любви, начиная со дня знакомства и заканчивая днем, когда трагедия разрушила их счастье. После выписки он не отойдет от неё ни на шаг и будет таскать её по особенным, памятным местам — кафе, паркам, кинотеатрам, надеясь, что знакомая обстановка благотворно повлияет на процесс возвращения памяти. Он каждый день будет говорить ей о своей любви и ждать, что ему ответят взаимностью.
Но этого не случится. Она ничего к нему не чувствует. Наверное, поэтому так злится.
А может, ей просто сложно принять тот факт, что они с Джагхедом были близки? Их родители женаты, они друг другу брат и сестра, сводные, но все же родственники как ни крути. Их отношения…они неправильные, порочные, так быть не должно.
С каких это пор ты такая правильная? — мелькает в ее голове предательская мысль.
Да, она встречалась с мужчиной вдвое старше ее, но это совсем другое. Ей едва стукнуло шестнадцать, она была ребенком и не понимала, что творила. Но сейчас-то что с ней случилось? Через две недели ей восемнадцать, но привычка совершать иррациональные поступки видно никуда не исчезла.
Любимая… Голос Джагхеда снова и снова повторяет это слово, и его лицо возникает перед её мысленным взором. Красивое, но такое печальное лицо с необыкновенными глазами, которые смотрят на нее с безграничной любовью и нежностью. Другого такого нет на свете и не будет, а она добровольно отказывается от его любви. Сердце у Бетти пропускает удар. Внезапно она понимает, почему так злится. Она допускает саму мысль, что это чувство можно принять. Допускает мысль, что оно имеет право на жизнь.
Еще тогда, в их первую встречу, когда Джагхед вошёл в палату, в ней колыхнулось странное чувство, будто он и не чужой вовсе, будто есть между ними какая-то связь, тонкая нить, концы которой они держат в своих руках. Она списывала это на причуды своего сознания, ещё не отошедшего от двенадцатидневной комы, но причина крылась совершенно в иной плоскости. Тут не сознание, тут — сердце… Пусть разумом она забыла его, но сердцем помнила.
Вот только этого недостаточно…
Бетти чувствует, как горячие слезы стекают по вискам, смачивая густые волосы. Она всхлипывает, отирает ладонями мокрые глаза, приказывая себе не распускать сопли. Надо просто забыть, затолкать то, что случилось в самый дальний угол сознания — и не ворошить, не вспоминать. Да, она так и сделает, обязательно, но сначала ей нужно увидеть его, хоть одним глазком. Нет, не Джагхеда. Его подарок.
С трудом преодолев земное притяжение, Бетти садится на кровати, поправляет объёмную белую подушку и откидывается на неё спиной, которая благодарно похрустывает одервеневшими от долгого лежания позвонками. Кровь отливает от головы, боль будто становится глуше, и Бетти чувствует себя гораздо лучше. Но когда она поворачивает голову и смотрит на прикроватную тумбу, вся радость вмиг улетучивается. На тумбе стоит лишь графин с водой и невысокий стеклянный стаканчик. Она отлично помнит, что вчера подарок лежал на этой самой тумбе, рядом с графином, а сейчас его нет. Куда он испарился? Кто-то забрал? Но кто? Вряд ли это кто-то из персонала, они не стали бы забирать личные вещи пациента. Значит, кто-то побывал в палате, пока она спала.
Не успевает Бетти закончить свою мысль, как дверь тихо открывается и в палату входит…
— О, детка, ты уже проснулась!
У Бетти начинают закрадываться смутные подозрения. Ей кажется, что она знает, кто причастен к исчезновению подарка. Она обязательно узнает, в чем тут фокус.
Элис тем временем бросает сумочку на кресло, а бумажный стаканчик с кофе ставит на низенький деревянный столик рядом с ним, и присаживается на краешек кровати, с тревогой глядя на неё. Бетти отмечает про себя, что мать выглядит уставшей, будто страдала всю ночь от бессонницы, следы которой старательно пытается скрыть за слоем косметики. Она как всегда одета с иголочки — строгий бордовый костюм, поверх которого наброшен белый халат; платиновые локоны безупречно уложены, но фасад идеальности кажется таким фальшивым и вымученным. Красивая обёртка, за которой прячется неуверенность и страх.
— Как ты, милая? Как себя чувствуешь? — спрашивает Элис.
«Обманутой», хочется ответить Бетти, но вместо этого она говорит:
— Не подашь мне стакан воды? Пожалуйста.
Она удивляется, как легко ей дается речь. Еще вчера говорить было трудновато, но сейчас абсолютно никаких сложностей. Должно быть, от вчерашних криков связки окрепли, с горьким удовлетворением думает Бетти.
— О, ну разумеется. — Элис мимолетно улыбается и встаёт с кровати.
Пока она возится с графином, Бетти думает, с чего начать. Элис протягивает ей воду, она с жадностью выпивает весь стакан и просит ещё. Мать снова улыбается, а она все ещё не знает, хочет ли знать больше, чем знает сейчас. Когда пустеет второй стакан, Бетти коротко благодарит мать и решает, что хочет. Элис снова садится рядом, и снова задает тот же самый вопрос.
— Я в порядке, — отвечает Бетти. — Только голова немного болит.
— О, я позову сестру, тебе нужны лекарства, — встревоженно говорит Элис и уже собирается подняться, но Бетти её останавливает.
— Не надо никого звать. Я в порядке, правда.
— Но голова…
— Ерунда, сейчас пройдёт. Я просто долго спала, вот и все.
Мгновение Элис раздумывает, а после говорит:
— Хорошо, тогда дождемся доктора Кларка. Он сейчас на обходе, как раз на твоем этаже, значит скоро и к нам зайдет.
Не найдясь, что ответить, Бетти коротко ухмыляется краешкем губ. В воздухе незримо витает напряжение, от которого внутри расцветает чувство гнетущей, необъяснимой тоски. Мать берет её за руку и ласково сжимает, отчего Бетти становится ещё хуже.
— Я так испугалась за тебя, милая, — говорит она придушенным голосом. — Вчера был худший день в моей жизни, я думала, что сойду с ума. Кларк такое рассказал, просто ужасные вещи… Я всю ночь не сомкнула глаз, так хотела поскорее увидеть тебя.
— И что же такого ужасного он рассказал?
Бетти улавливает в своём голосе задиристые нотки. Душераздирающая исповедь матери, её трагическая интонация и полный сочувствия взгляд вызывают у нее прилив неподдельного раздражения.
— О, милая, разве ты не помнишь, что вчера произошло?
— Прекрати называть меня милой, — резко говорит Бетти, вырывая руку. — Может ты забыла, но у меня вообще-то есть имя. И да, я помню, что вчера произошло, и Кларк прав — это было ужасно! Меня обманывали все, кому не лень, а я дура, верила в эту ложь!
Наступает тишина. Элис выглядит обиженной, и Бетти становится стыдно. Она вовсе не хочет грубить матери, но сидящая внутри злоба срывается с поводка и не подчиняется команде «сидеть».
— Прости, ми…— Элис тут же осекается и торопливо исправляется: — Бетти. Прости меня, я хотела как лучше!
— Так я и думала, — фыркает Бетти, закатывая глаза. — Ну, конечно, лапшу вешать гораздо лучше и легче, чем объяснять неприятную правду.