Плоский горизонт редко проглядывал сквозь туман. Здесь всегда туман. Может, эти острова на краю мира. Или единственные острова в мире. А может, и нет никакого мира, кроме них.
Крыша склада, где он спал, протекала. Половину помещения занимал мусор, остальное пространство — дерево, сложенное для просушки. Боковой канал, на который некогда выходила пристань, обветшал и зарос. Мост в его устье, преграждающий вход, был старым, но полуразрушенный склад еще древнее.
Юноша провел в своем укрытии четыре ночи. Уличные беспорядки продолжались уже шестой день. Но в эту ночь впервые пошел снег, и Тико по крышам направился на юг. Его гнали голод и осознание: город принесет ему что-то более важное, нежели стрела в плечо.
Он научился использовать тени, его дыхание не касалось падающего снега. Мужчины, молодые и старые, не замечали его, как кинжал, занесенный над головой, или тишину в небе. С девушками, кошками и старухами сложнее, но ведь всем известно, они видят суть вещей.
Николетти воевали с Кастеллани.
Если корабелы гордились своей гильдией, то Николетти — своим приходом, Сан-Николо деи Мендиколи, самым трудным и упрямым в городе. Никто в точности не знал, с чего началась вражда, но порожденные ею уличные бои кипели уже четыре сотни лет. Герцоги не поощряли ее явно, но и не запрещали. Стоило подняться приходам с одного берега Каналассо, приходы другого тут же вставали, желая сокрушить их.
А в эту ночь для схватки нашелся повод.
«Красные» Кастеллани обвинили Николетти в убийстве Марии, жены башмачника-кордована. «Черные» Николетти обвинили своих врагов в попытке вытянуть плату за кровь, в которой они неповинны.
И вот в полночь, когда снег падал так густо, что бунтовщики были не в силах разглядеть другой берег канала, начиналось новое сражение. Традиция диктовала время. Она же требовала — перед началом лучшие бойцы должны встретиться на мосту. Они разбрасывали снег и подбрасывали монету, решая, чей удар будет первым.
Последний час перед полуночью люди готовились к схватке. Они искали мужество в спиртном и распаляли гнев разговорами о добродетелях Марии или, напротив, о бесстыдном требовании платы за кровь. В этот час Тико добрался до дымохода на крыше Фонтего деи Тедески, к северу от моста Риальто. Здесь компанию ему составили мертвый голубь и живая кошка. Благодаря голубю кошка сможет протянуть еще несколько дней.
Трубы, не меньше десятка, каждая в два человеческих роста, заканчивались каменными воронками, откуда истекало тепло. Тико притянул сюда шум, который он услышал еще в самую первую ночь в городе. Стук механического сердца.
Мерный шум повлек Тико к дальнему концу крыши Фонтего, потом на холодные плитки двумя этажами ниже, а затем в переулок. Замерзшая грязь, укрытая снегом, резала ноги. Стены отражали звук, и он стал еще громче. Тико, не раздумывая, распахнул дверь и переступил порог. В механической мастерской царил мрак, лишь в дальнем углу горела единственная свеча. Оттуда послышался какой-то вопрос.
Задавший его голос казался старым и горделивым. Он звучал так, будто вторжение чужака вовсе не беспокоит человека. Только потом Тико узнал, о чем его спрашивали, и сожалел о том, как получил это знание.
— Моя печатная машина.
Живот книгодела свидетельствовал о том, что мужчина хорошо питается и мало двигается. Его щеки отвисли, глаза водянистые и бледные. Волосы густые, но совсем седые.
— Единственная печатная машина во всей Серениссиме.
Тико молча смотрел на него.
— Ты не понимаешь?
Он не понимал. Уже выбежав из здания, он воссоздаст разговор из вспышек и осколков памяти. Но будет уже поздно.
— Его изобрели китайцы. А я переделал, и сейчас его приводит в движение вода, — мужчина указал на движущуюся ленту, уходящую в пол и вновь появляющуюся на расстоянии шага.
Лента вращала колесо, которое крутило шестерни, подающие листы бумаги под падающий пресс. Этот звук Тико и слышал с улицы.
— Будущее. Моя машина — шаг в будущее. С приливом мы можем отпечатать пятьдесят страниц Малой Азии, потом сменить пластину и к отливу отпечатать еще пятьдесят копий Китая.
В его голосе звучала гордость. Тико понял ее позже, когда старик уже не мог ничем гордиться. Мастер, увидев, что Тико изо всех сил пытается понять его слова, перешел с венецианского наречия на материковый итальянский, потом попробовал немецкий, греческий и латынь. Наконец он пожал плечами и вернулся к родному языку.
— Выгравирован франками, напечатан на китайском прессе, усовершенствован венецианцем. Основан на фактах, доставленных лучшими мореплавателями Португалии, Венеции и Мавритании. Надеюсь, мой первый атлас приобретет принц Алонцо.