— Это ты? — поднес я ее к лицу фотографа.
— Да, — просипел газетчик. — Что вы делаете? Отпустите…
И тут меня заметил громила, который держал поводья.
— Эй, ты! — рыкнул он. — Проваливай!
— Отпусти, а то хуже будет! — потребовал фотограф, обеими руками цепляясь за мое предплечье.
Но я распознал бившийся в нем страх и вновь приподнял локоть, заставляя жертву встать на облезлые носки туфель. А когда второй бандит оставил в покое дверцу экипажа и угрожающе двинулся в мою сторону, предупредил газетчика:
— Марек, будь паинькой, попроси своих друзей пойти погулять.
— А то что? — просипел газетчик, сохраняя присутствие духа. — Тебе наваляют по первое число!
— Сначала сверну тебе шею.
— Чушь!
Но я уже ухватился за потаенный страх и принялся разматывать его, размеренно и без всякой спешки шепча на ухо фотографу:
— Марек, ты же знаешь, как выглядят задушенные! Сам не раз снимал их, так? Неприглядное зрелище, скажу тебе. Еще и обмочишься. Будешь лежать в вонючей луже, а полицейские пропустят какого-нибудь прощелыгу сделать снимок для криминальной хроники. Мертвый, обмочившийся перед смертью газетчик — зрелище прискорбное и душераздирающее. Но знаешь, что все будут говорить? Собаке — собачья смерть.
Мне почти не пришлось задействовать талант сиятельного, столь сильна оказалась фобия фотографа.
— Стой! — приказал он бандиту. — Стой, не подходи! — И обратился уже ко мне: — Не лезь в это дело! Я никому не причиню вреда! Просто сделаю один чертов снимок, и все!
— Чей снимок?
Марек замялся. Но мой талант сиятельного вскрыл его, будто консервный нож — жестяную банку.
— Чей снимок ты хочешь сделать? — повторил я, вновь приподнял локоть, и газетчик сломался.
— Черной Лилии! — сознался он и попытался оправдаться: — Люди должны знать жрицу Кали в лицо! Это важно!
— Серьезно?
— Дам тридцать франков, только уйди!
— Нет.
— И еще пятьдесят — завтра! Мне хорошо заплатят за снимок!
Я остался непреклонен.
— Скажи им, пусть проваливают!
На глаза фотографа от злости и разочарования навернулись слезы, но сопротивляться моей воле он уже не мог и хрипло выхаркнул:
— Уходите!
Громилы переглянулись.
— Деньги мы не вернем, — предупредил парень с навахой.
— Уходите! — сорвался газетчик на крик.
Мордовороты пожали плечами и растворились в темноте переулка, а я слегка придушил фотографа, опустил его на землю и забрался на козлы к обмершему от страха вознице.
— Гони!
Дальше воспоминания вновь затягивал туман забытья, но остальное было понятно и так: преисполненная благодарности танцовщица приютила спасителя на ночь.
Я допил лимонад и убрал пустой стакан на тумбочку, взял с нее хронометр и просунул ладонь в золотой браслет. Черная Лилия подошла к платяному шкафу и распахнула его, демонстрируя мою одежду, аккуратно развешенную на плечиках.
— Я поручила прислуге вычистить костюм, — сообщила она. — Надеюсь, вы не против?
Упоминание прислуги резануло слух, разрушая уже сложившуюся в голове картинку, но я воздержался от расспросов и молча уставился в потолок.
— Одевайтесь! — призвала меня девушка покинуть постель. — Сейчас будем завтракать.
— Хм… — только и промычал я в ответ.
— Бросьте! — рассмеялась танцовщица. — Вид ваших татуировок меня не смутит. Кто, думаете, укладывал вас вчера в постель? Вы были не в состоянии позаботиться о себе.
Упираться дальше было бы чистым ребячеством, потому я решительно откинул простыню и ворчливо заметил:
— Почему же вы не поручили прислуге и это?
— О! Мне вовсе не хотелось, чтобы среди слуг ходили слухи о гостящем у меня уголовнике!
Я только фыркнул и разубеждать собеседницу в каторжанском происхождении наколок не стал. Вместо этого спокойно подошел к шкафу, достал из него брюки и принялся одеваться.
Черная Лилия улыбнулась и сообщила:
— Я долгое время жила в Индии, там очень распространены татуировки. Видела даже цветные.
Я молча кивнул, и танцовщица рассмеялась:
— Надо признать, вчера вы были более красноречивы. Восхищались моей красотой, как истинный джентльмен.
— Вчера я был не в себе, — отметил я очевидный факт.
— То есть вы больше не находите меня привлекательной?
Я обернулся к танцовщице, продолжая застегивать пуговицы сорочки. Черная Лилия была красива. Очень красива. Но говорить об этом не стал. Вместо этого усмехнулся: