Воцарилась тишина. В какой-то момент я подумала, что потеряла сигнал.
– Правда? Бродвей и все в этом духе? – папа очнулся первым.
– Не совсем Бродвей. Но это признанный театр на Манхэттене, – вздрогнула я.
– Как долго будет идти спектакль?
– Год.
– Как мило. – Мама прочистила горло, в ее голосе звучало разочарование. – Это… Точнее, это то, что ты хотела. Я рада за тебя.
Краем глаза я вижу коричневые дома Браунстоуна, в которых находилась моя квартира. Ноги стали будто свинцовыми. Я знала, что расстроила родителей, которые думали, что я потеплела к идее вернуться домой. Довольно большая часть меня хотела вернуться обратно. Но эта роль важна по многим причинам. Одну из них я не могу произнести даже вслух.
– Перестаньте. Вы заставляете меня краснеть из-за вашего волнения, – пробормотала я, но в моем голосе не было и доли укора. Как бы ни было мне больно это признавать, я их понимала. Они хотели направить меня, помочь встать на ноги. Присматривать за мной, пока я рядом.
– Я просто не думаю, что это хорошая идея, ты там совсем одна, – тяжело вздохнув, проговорила мама. – Может, мне приехать? Всего на пару денечков? Приготовлю тебе персиковый пирог? Я не буду мешаться тебе под ногами. Не волнуйся. Твоя старушка еще может развлечь себя сама.
– Не надо, мам, – умоляла я; паника охватила меня. – Я в порядке. Честное слово.
Наша квартира, точнее, видимо, теперь моя, была современной и с двумя спальнями. С открытой кухней, откуда открывался вид на горизонт Манхэттена с восточной стороны и, как это любили называть риелторы, изюминкой квартиры. Я любила все в этом месте. Стеганые кожаные табуретки у черного гранитного островка на кухне, произведение искусства, которое мы выбирали с Полом на маленьких блошиных рынках во время нашего медового месяца. И самое главное, квартира все еще была пропитана его присутствием. Наполненная обещанием, что он может вернуться в любой момент.
Что он распахнет входную дверь с его яркой улыбкой телеведущего шоу и произнесет: «Милая, я дооома!»
Чуть ли не собьет меня с ног, крепко поцелует и спросит, как дела у его любимой.
Его беговые кроссовки все еще были у порога. Его зубная щетка все еще стояла в чашке на нашей раковине, щетинки все изогнуты, как у одуванчика. Пол чистил зубы чуть ли не до крови.
Меня успокаивало то, что его йогурты все еще были в холодильнике, рассортированные по уже просроченному сроку, хотя я понимала, что они не должны стоять там. А его запасные контактные линзы все еще лежали около крана у его раковины в ожидании, когда их наденут.
Поэтому я не хотела, чтобы родители приезжали ко мне. Я не должна хранить все эти мелочи. Ежедневные безделушки, которыми он больше не может пользоваться. Его таблетки в оранжевых баночках, очки для чтения на тумбочке вместе с открытой газетой, которую он читал, вместе со статьей, которую он никогда больше не дочитает. Статья «Добыча на дне моря» продолжала смотреть на меня.
Журнал «Нью-Йоркер» был виной нашего ужасного прощания.
В последний раз, когда я видела его, мы поссорились.
Я приставала к нему по поводу отмены нашей подписки на газеты. Он никогда не трогал их, а у меня была аллергия на мировые новости и тревогу, которую они вызывали. Я выросла бережливой, и мне не нравилось, как Пол выбрасывал деньги на ветер просто потому, что они у него были. Он устроил целое представление, открыв тогда вечером газету и прочитав половину статьи, после чего отложил в сторону и пообещал, что дочитает после поездки в Париж.
«Не закрывай газету. Я вернусь к этому, – предупреждал он. – Клянусь, я дочитаю. Единственная причина, почему я не беру ее с собой, это потому, что Фил всегда хочет поговорить о бейсболе, когда мы летаем вместе».
Я так и не закрыла ее. Газета осталась открытой. Новые газеты, которые я получала каждый день, сворачивались и ждали в кладовой, когда Пол вернется и прочитает их. Будто однажды он вдруг появится, войдет сюда и спросит, что он пропустил за последние восемь месяцев.
Бродя по квартире, я пробегалась пальцами по книгам на полках. Там были перемешаны мои классические книги и его романы «Джек Ричер», а еще лежали приборы из нержавеющей стали, которые мы выбрали вместе.
Реальность выбивала из меня воздух. Я не могла позволить себе сохранить это место. Полу даже пришлось выплатить ипотечный кредит, прежде чем мы поженились («Плохая инвестиция», – возразил он тогда, но я хотела жить в нашем собственном месте). И я унаследовала недвижимость как его жена, но слишком много счетов накапливалось каждый месяц.
Мне приходилось тратить все деньги от ежемесячных выплат по страховке после его смерти на налоги на недвижимость, парковку, питание, медицинское обслуживание и транспорт.