– Тогда я приду.
Это будет первое общественное мероприятие, которое я посещу после смерти Пола, но хотя бы у меня есть хорошая причина. Благотворительность. К тому же… Я соскучилась по людям. По танцам. И по поводам нарядиться.
– Блестяще! – Арья хлопнула в ладоши в тот момент, когда двери лифта открылись, и я, чуть не запнувшись, выхожу. – Я скажу Кристиану. Он будет рад снова тебя увидеть, – радовалась она. Бьюсь об заклад, он точно будет рад. Кристиан, ее муж, одобрял все, что любила его жена, включая ее друзей.
– Что ж… Еще увидимся, – ответила я, оборачиваясь и слабо улыбаясь ей.
– Ни за что! – Она покачала головой, когда двери начали закрываться. – Не еще, а скоро! Мы скоро встретимся! Я тебе позвоню вечером. Эй, и еще, Уинни?
Я повернулась, чтобы посмотрела на нее.
– Тебя любят. Помни об этом.
Спустя четыре недели
– Будешь иногда вспоминать меня? – Я положила руку на лицо Рахима, смотря в его темные глаза.
– Конечно буду. Я буду думать о том, как ты выглядела в солнечных лучах, помнишь? В том прекрасном платье… – проговорил он, гладя меня по руке. Я издала тихий вздох при его прикосновении. Улыбка заиграла на его лице.
Его губы стали ближе. Я чувствовала их тепло. Его дыхание пахло жевательной резинкой с корицей. Бакенбарды украшали его щеки. Могла я сделать это? Правда могла поцеловать другого мужчину? Так скоро?
Чем меньше между нами оставалось расстояния, тем ниже падало мое сердце. Я чувствовала, как оно катилось вниз по моему телу. Падая на пол, истекая кровью в трещины старого дерева. Я не могла дышать. Я не могла сделать этого. Его губы становятся еще ближе, теплее.
Вытащите меня отсюда.
Мне хотелось убежать. Но я не могла. Я была парализована. Губы Рахима почти дотронулись моих…
– Иииии, стоп! – Лукас лопнул свою жвачку и упал на бордовое сиденье в первом ряду зала театра.
– Спаслась звонком, – прошептал Рахим мне в рот, чтобы нежно поцеловать меня в щеку.
Я отстраняюсь, будто он только что дал мне пощечину. Он обхватил меня за плечи, поднимая.
– Прости, Уинни. Я не хотел выставлять это напоказ. Я имею в виду… Я не буду целовать тебя во время репетиций, если смогу. Уверен, Лукас поймет, – сказал он, а румянец постепенно заливал его загорелые щеки.
– Боже, нет! Я просто… Я отключилась, – проговорила я, смущенная тем, что он догадался, что это было из-за поцелуя в губы. Я наклонила голову и сделала вид, что последних нескольких минут не было.
– Хорошо, давайте проиграем эту сцену еще раз, но на этот раз с поцелуем, – решил Лукас, перелистывая страницы пьесы и наклоняясь, чтобы сказать что-то своему помощнику в наушник.
– Эй, Уинни, помнишь те печенья, которые ты как-то принесла на репетицию? – спросил Рахим.
– Овсяные печенья, да, – улыбнулась я. Всегда, когда я шла в новое место, то приносила свежую партию печенья. Традиция женщин Толес, чтобы подсластить любые отношения.
– Там точно есть секретный ингредиент, я уверен. – Рахим щелкнул пальцами. – Что это? Текстура была потрясающей.
– Нужно добавить еще один желток и чуть больше коричневого сахара для влаги. – Я подмигнула. – Я пришлю тебе рецепт, если ты пообещаешь никому не показывать.
– Женщины в моем клубе по валянию расстроятся, но уверен, они поймут, – пошутил он.
«Калипсо Холл» в целом был пуст. Еще несколько людей находились за сценой, но в общей сложности здесь были только Рахим, который играл Тригорина, Лукас, его помощник и я. И, конечно, сцена с золотыми арками, море бордовых сидений, бельэтажи и балкончики в качестве нашей публики. Это был старый театр. Маленький и уютный, а еще здесь требовался ремонт. Но все равно я чувствовала себя здесь как дома.
– Та же сцена. Сначала. – Лукас барабанил пальцами по берету. – Хотя нет. Давайте с развязки сцены снова. Нам нужно закрепить ее, и прямо сейчас вы не сияете для меня. Сияйте, единороги! Сияйте!
Я знала «Чайку» наизусть. Каждое слово отпечаталось в моей голове. Я представляла стремления Нины каждый день. Чувствовала ее отчаяние по ночам, когда ворочалась в постели. Было в этом нечто освободительное, проникать в сознание вымышленного персонажа. Смотреть на мир через глаза встревоженной русской девушки из девятнадцатого века.
Мы сделали так, как нам сказали, сразу же переходя к развязке сцены. Рахим быстро произносил свои реплики, расцветая под светом ламп. Я последовала его примеру, оживая на этой квадратной и волшебной сцене, которая предоставляла мне больше свободы, чем кто-либо. Даже когда мы меняли сцены, торопились и делили по времени репетиции, я уже чувствовала себя, как она. Словно наивная, поверхностная девушка, которая верила, что влюбилась в писателя. Я толкаю Рахима в грудь, поднимаю руки в воздух и смеюсь как сумасшедшая, а потом кружусь вокруг своей оси, словно шторм.