И тогда я понял, что никто никогда не спрашивал меня о моей любви к астрономии. Грейс относилась к моим книгам, моему диплому, моему увлечению так, будто они были пластиковыми растениями дома. Риггс и Кристиан большей частью игнорировали это. Папа никогда не понимал очарования ни в чем, что не могло принести ему много денег.
Уиннифред же действительно было интересно.
Лифт открылся. Мы оба зашли внутрь. Я понятия не имел, куда мы шли. Вообще-то я не знал, куда именно идет она. Эта женщина не даст мне увязаться за ней, куда бы ни направлялась.
– Почему же ты выбрал хедж-фонды? Почему не НАСА? – Она изучающе смотрела на меня.
– Я с самого детства знал, что унаследую состояние Корбинов и все, что прилагается. Чтобы не разрушить семейное наследство, мне нужно было работать в сфере финансов.
– Ты волнуешься за наследие вашей семьи?
– Не очень, – признался я. – Видишь ли, у нас, Корбинов, есть проклятие. Даже два, если быть точнее. Одно из них – всегда стараться превзойти последнего человека, который унаследовал империю.
– Значит, ты хочешь стать лучше своего отца, даже если он не здесь, чтобы увидеть это. Поняла. Очень логично. А второе? – Она наклонила голову набок.
– Мы всегда влюбляемся не в тех женщин. На самом деле, все последние семь поколений мужчин в моей семье разводились с женами. – Усмехнувшись, я привалился спиной к зеркалу.
– Это действительно грустно.
– Я мог бы придумать более грустные причины, чтобы помучить твой разум.
– Уверена, еще как можешь, – она слабо улыбнулась. – Тебе нравится мучить людей, не так ли?
– Меня просто это не сильно заботит, – небрежно сказал я. – В отличие от тебя, кого волнует слишком многое. Благотворительность, волонтерская работа, печенье, улыбки. Тебе нужно пожить чуть больше для себя и чуть меньше для других.
Она уставилась на меня, но ничего не говорила. Я задел ее и знал, что она об этом подумает, когда мы разойдемся. Тем не менее у нас была еще пара минут, чтобы поговорить.
– Так скажи мне, чем ты увлечена, Уиннифред?
– По большому счету, театром. Еще когда я была маленькой, сцена стала для меня возможностью сбежать. – Она потерла подбородок – нервное движение, которое не могла скрыть.
– От чего ты сбежала?
– То, от чего все бегут. – Она провела пальцем по рамке зеркала лифта, чтобы чем-то занять руки. – В основном от реальности.
Лифт открылся. Она быстро выскочила.
– Что было не так с реальностью Уиннифред, когда она росла? – Я словно собака с костью. Я несся за ней по всему лобби, устраивая зрелище, но мне все равно. Мне и завтра будет все равно. Я никогда не беспокоился о мнении окружающих. Это Грейс оно всегда волновало.
– Ну, если тебе правда хочется знать, то я ненавидела быть провинциальной девочкой с большими стремлениями, которая прекрасно знала, что такие люди, как ты, всегда будут у меня на пути, высмеивать меня и унижать при любом удобном случае. Мне хотелось верить, что я способна на что-то большее, но мир не всегда позволял мне.
Я остановился на тротуаре в тот же момент, когда подъехало черное такси. Теперь я понял. Вот почему Уинни так сильно обижалась на меня. Я совмещал в себе все, чего она боялась и из-за чего чувствовала себя неуверенно. И я дразнил ее этим с того самого момента, как мы встретились.
Может, поэтому и меня возмущало то, что она собой представляет. Легкая и непринужденная жизнь. В то время как гнаться за деньгами и престижем, затаив дыхание, безвкусно и не почетно.
Она открыла заднюю дверь машины.
Мне хотелось последовать за ней. Украсть еще один поцелуй, пока все хорошо. Возможно, даже признаться ей, что единственная причина, по которой я издевался над ней в Италии, заключалась в ее соблазнительности, чрезмерной сексуальности, и я ненавидел ее за это.
Но в чем смысл? Уиннифред слишком поглощена своей любовью к покойному мужу. Даже если бы она и не была до сих пор увлечена им, я всегда желал только одну женщину. Желание хотеть другую казалось чуждым; в отличие от езды на велосипеде это не тот навык, которым вы можете пренебречь и потом все вспомнить.