До памятника Хазарову, где лежала Евланьюшка, было рукой подать. Минуту, другую Григорий шел спорым шагом, а потом все-таки побежал, и так, как уже давно не бегал, — не щадя больное сердце.
Он успел. Евланьюшку только-только положили на носилки. Ночью пала роса. Волосы ее были словно унизаны бисером, И она показалась ему удивительно красивой. Григорий даже поймал себя на мысли: вот сейчас она встряхнется, вздохнет и скажет всем собравшимся тут:
— Ба-ах, башеньки! Да куда вы меня несете? Меня и свои ноженьки еще носят.
Девушка, стоящая рядом с Григорием, спросила:
— Ой, какая благородица! Актриса, да?
И он ответил:
— Актриса, каких мало. Редкого таланта.
А носилки с Евланьюшкой задвинули в кузов. Как по сердцу, хлопнула дверца. У Григория вдруг навернулись на глаза слезы. И он отступал, отступал, стараясь, чтоб никто не видел его глупых, совсем ненужных слез. Люди уже сердили его, когда о чем-то спрашивали. И он снова отступал. Но вот машина рванулась с места. Поехала Евланьюшка в свою дальнюю дороженьку. Поехала…
Хотя все разошлись, Григорий долго еще стоял здесь, у памятника Хазарову.