— Люди мои добрые, не оставьте, не покиньте. Съедят меня тут, и белых косточек не найдется. Ох, не оставьте! А уж я, за честность вашу, за помогу-то…
— Не дури, кума! Не дури. Отведу я тебе угол.
— Нет и нетушки. Не останусь я, ни на час, ни даже на минуточку. Люди добрые, ни угла тут не надо, на заугла…
— Говорю: напрасно, Петр, канитель заводишь. Деньги всё одно заберут. И добро, какое есть, опишут. Все отнимут. Докажи, что трудом нажил, коль попался на деньгах. Да не дай бог, если найдут что-нибудь казенное, со склада взятое. А ты, кладовщик, неужто тряпки ни разу домой не принес?
А к куму Андреичу какой-то зуд прицепился, рук от тела отнять не может, чешется. И не до слов, разговоров. Хоть пляши, хоть танцуй или криком кричи. Влип в историю! Баба храбрая, а тут, как упомянули про казенное, от страха зашлась:
— Ка-ак опишут?! Даж проверку учинят? Столько хлопот… Подавитесь-ка и деньгами, — она швырнула их под порог. — Да вон отсель! Убирайтесь. А ты, Евланья, потаскуха старая, мне не попадайся. Все горе от тебя. Опаиваешь, одабриваешь, ублажаешь. Добро твое как сеть: тыкнешься — и попал в ячею. И живешь, привязанный. Кого ты, така умная, на путь добрый наставила? Уходи, глядеть не хочу на тебя.
Загорелая женщина подобрала деньги.
— А здесь сто двадцать рублей не хватает.
— Я потратил, кума. Я Гошеньке, внуку, подарочки… Ты ведь крестная мать Маньки-тось. Пусть вроде б от тебя подарочки…
…Склонившись, Евланьюшка шла неведомо куда. Где он, Сенюшка? Люди хорошие, покажите дорогу.
С ним, с Сенюшкой, были все ее мысли, все надежды. И вдруг вздрогнула Евланьюшка: показалось, что и искать не надо — вот он, Сенюшка, идет рядом. Но почему он маленький? Почему он не взрослый?
«Ба-ах! Да в уме ль я? — она потрогала голову. — Чувствие есть. Но жжет, что твоя печка. Ох, надо бы постоять, одуматься. Не приснилось ли мне все это с домом-то, с кумой Нюркой, Андреичем? Сенюшка, да что ж ты молчишь? В чем же я тебя обидела? Давай, не гневаясь, разберемся».
Приемный сын
— Хозяюшка, э-э! Ну-ка, принимай сынка! — так крикнул тогда ее Алешенька. Он, высокий, костлявый мужчина, крепко держал мальчишку за руку и одновременно пытался открыть калитку. Но так был рад и так рассеян, что шарил запор не с той стороны. Мальчишка, заметив это, улыбнулся скрытно. Он вспотел и устал. Было жарко. Да вон, на оградке, даже смола проступила, а у этого дяденьки хотя бы капелька пота показалась. Тащил и тащил его за руку в гору, у которой, казалось, ни конца-то, ни края нет. А овраг какой! Через него даже мосты настроены.
— Вот здесь и живем. Видишь, дом какой? А веранда, а собака… Род наш хороший, трудовой род… Помни!
Мужчина прихрамывал. На правой ноге у него, как на дереве, большая шишка. Сенькины дружки, пришедшие проводить его, сразу заприметили эту ногу. Зашептали украдкой: дыня у него, что ль, там? Сенька не из робкого десятка. Вместо ответа посылал им звонкие шлепки — не смейтесь!
— Заживем тут… Я теперь не работник. Шахта, парень, помяла… Мать, слышишь? — снова крикнул мужчина, потирая больную ногу: ага, значит, и для него гора не была легонькой.
Со двора, звякнув щеколдой, вышла женщина. Глянула, кого привел муж, всплеснула руками:
— О-ох, родимый мой! Ой да золотой мой! Конопушечка, рябушечка, — обняла Сеньку, до обидности, как маленькому, измочила лицо поцелуями. — Ну, скажи, скажи, ласковый: как тебя зовут?
— Сенька.
— Сеня. Сеня Копытов теперь, — ласково поправила его женщина и потрепала за вихор. — Пойдем же, пойдем в избу.
Сенька робко прошел в калитку. Перед ним, лязгнув челюстями, натянув здоровенную цепь, встал на дыбы косматый рыжий пес. Он не лаял еще. Из его настороженной пасти вырывался лишь хрип.
— Перестань. А ну! — властно крикнула женщина. Пес поджал хвост, согнул лапы и, почти задевая животом настил, пополз в конуру.
— Бежи в избу, — бережно подтолкнули Сеньку мужские руки.
На пороге уже Сенька замер: как в лесу, большими глазами уставился на него филин. Он сидел на коробке старинных часов и почему-то сердито поводил глазами.
У часов большой золотистый маятник. В узкой длинной коробке ему тесно, и он лениво переваливался с боку на бок. И вдруг часы напружились, захрипели и один за другим, салютуя Сеньке, отбили одиннадцать ударов.
Сенька осмотрелся. На полу — дорожки. Яркие, пестрые. Напротив окна — кухонный стол, справа — печь с духовкой. В левом углу — умывальник, вешалка.