— Помогите! — крикнул Сенька. — Помогите-е-е!
На делянках, разогнув спины и прислонив ладони ко лбу, стояли люди, с тревогой глядя, как неслась с горы тележка. Разве остановишь? Несколько мужиков выскочили из ближайших домов, побежали навстречу, но поздно, поздно… Левое колесо нырнуло в обрыв, и тележка, показав свой ребрастый живот, скрылась в пропасти…
— Па-апа! — с плачем сорвался Сенька.
…Отец лежал на дне оврага. Лежал на боку, неловко раскинув руки. Рядом шумел ручей. И в осоке трепыхались напуганные домашние утки. Сенька, глотая слезы, ткнулся отцу на грудь. Тот чуть приподнял голову:
— Все, все, Семен. Матери помогай… С-слабенькая она…
Сверху посыпались комья глины — люди спешили на помощь.
Сенька приник к отцу, как куренок, боясь людей. «Все они глядели… И слыхали, как отец кричал: «Тормоз… толкай тормоз в колеса!» А он не тронулся с места. И щемило теперь сердце от боли. И было нестерпимо стыдно. Казалось, люди смотрели только на него: струсил, батьку-то в беде бросил.
Мужики заспорили, как вынести Копытова из оврага. Но тут кто-то крикнул:
— Вон Митька-казак спускается. Он все знает, из бывалых.
— Митька сообразит!
И все почему-то враз присмирели. Скоро над отцом склонился такой же костлявый мужик. В исподних штанах и длинной, как в старину, рубахе.
— Эх, Алешка! И взять не возьмешь тебя, — вздохнул он. — Кости целой нет, — и тут заметил Сеньку. Провел рукой по его кудлатой голове и грубовато-просто сказал: — Что, скворец, опять осиротел?
И Сенька неожиданно обхватил его руку. Чтобы не разреветься, зубами стиснул рукав. Но все-таки сдержаться не смог: слезы хлынули из глаз ручьем. Отец открыл глаза, какой-то миг смотрел молча, а потом чуть слышно проговорил:
— Ну, ну, Сеня… Ты что? Шахтеры не плачут.
И Митька-казак тряхнул его за плечо:
— Коль такое дело, крепись, парень! — и принялся командовать. Мужики быстро смастерили из тальника волокушу, наподобие той, которой на лугах возят сено, положили отца, потянули.
Измятый, изувеченный, отец не стонал. А тут, на прутьях-то, даже попытался повернуться от боли. И, сдерживаясь, сказал только:
— Ох, осторожней.
— Видать, наш брат, шахтер. Не впервой выносят, — заметил кто-то. И Митька-казак, уже успевший вымазаться, вспотеть и порвать рубаху, возмутился:
— Видать, видать! Да это Алешка Копытов. Таких шахтеров поискать надо: всю войну под землей провел. Тяните, да осторожней.
На угор пришлось взбираться ползком. И это заняло много времени. Уже почти совсем стемнело. Подошедшая «скорая помощь» пыталась освещать путь, но из этого ничего не вышло: сноп света упирался в противоположный склон.
Когда машина увезла отца, мужики, намучившись с ним, постояли еще кружком, покурили, поговорили и разошлись.
О Сеньке забыли. И он побрел по дороге. Посидел у своей школы. Необычно тихо было тут. И пусто. Побывал в двух ближайших больницах, и в обеих ему сказали одно и тоже:
— Нет, мальчик, к нам не поступал Алексей Копытов. Дежурит сегодня городская больница номер один. Скорее всего он там.
Поздно, очень поздно Сенька вернулся домой. Мать, трагически печальная, как статуя, сидела неподвижно на крыльце. У ее ног лежал верный страж — Барин. Увидев Сеньку, он, лениво потянувшись, спустился с приступки, ширнул его головой в коленку и заскулил: знаем, мол, знаем, как у вас все там случилось.
Сенька опустился рядом с матерью. Она вздохнула печально:
— Ох, Алешенька! А видела я сон сегодня. Пошли мы с Алешенькой, милым моим, на охоту. Уморились, утомились. Легли на дороге. Трава-то мурава мягкая, смотрим, как букашки ползают. Не долго мы отдыхали, нежились. Набросилась на нас рысь черная. Этакая кошка. Алешенька убежал, а я — ох, горе мое горькое! — осталась в какой-то избеночке, одна-то одинешенька. Держу дверь обеими рученьками, а рысь отворяет. Нет силушки сдержать ее. Вижу когти острые. Утром-то проснулась и смеюсь: трус ты у меня, Алешенька! Сегодня уж я убедилася. Убежал, оставил свою Евланьюшку. А оно, выходит, сон в руку: и впрямь оставил… с черной бедой. И попробуй удержи-ка дверь. Заест она Евланьюшку…
Сенька смотрел, как на высоком копре горит алая звезда, как на террикон — Ключевскую сопку — ползет вагонетка с породой. Переворачивается, выливает свою ношу и катится вниз… в обрыв?!
Мать тронула дрожащего Сеньку:
— Как же картошка? Колясочка?
Сенька, заплакав, убежал в избу.