Евланьюшка спохватилась:
— Ах, гостюшки! Женишок мой, сватьюшки… Да садитесь. Человек по сердцу — половина венца, — и засуетилась, захлопотала у печки. На черной чугунной сковороде зашипело, запотрескивало сало. И вкусно запахло шкварками.
Гости сели за стол. Мать налила графин пива. Тарелочку поставила с мелко нарезанными огурцами. Залила их постным маслом. Масло янтарное, растеклось, как мед. Ешь только. И еще поставила мать сковородку с жареной картошкой, большую миску с красными солеными помидорами.
Прижался Сенька к косячку, глядит жалобливо: не для него такая вкуснящая еда.
Жених с невестой сели друг против друга. Так каждому лучше видеть «свою судьбу». Жених — морда кирпича просит. На шее сальный горбок колышется. Чего она нашла в таком? Матери он не говорил «люблю» или: «Евланья Архиповна, мы люди немолодые, давай поженимся…» По-своему определил все, одним словом — «сойдемся». А нос-то опустил в самую тарелку, будто тайну открыл этим словом. И опасался: вдруг подслушают!
Странным было это сватовство. Словно боясь остаться в проигрыше, за столом просто-напросто торговались. Невеста выспрашивала:
— Где ж вы, женишок мой, работаете? Может, и хозяйство держите?
Жених выдыхал внутренний жар: «Ф-фу!» — и, самодовольно поглаживая живот, отвечал:
— По частному подряду я… Нанимаюсь…
— Шабашник! — неожиданно вставил Сенька. Говорил про себя, но так уж получилось, что выпалил вслух.
— Семен, как тебе не стыдно? А еще пионер! В комсомол, наверно, собираешься? Ступай отсюда, занимайся! — отчитала его мать. Уходя в горницу, Сенька думал: «Нашла жениха… бочку крашеную».
— А хозяйство… — невозмутимо продолжал жених. Сальный горбок на шее покрылся потом, и вроде б его посинили. Под грозовую тучу. — Как же? Имеем и хозяйство. Бог не обижает. В сыновьях у бога-то ходим… Дом хороший, с подвалом, кухней в отдельности. Если поладим — этот продадим, перейдем в мой.
— А если в мой? — прервала невеста.
— Но мой же просторный, с удобствиями.
Споря, невеста привстала:
— Пейте ж, пейте, гостюшки мои дорогие. Помидорчиками, картошечкой, огурчиками закусывайте. Все-то я своими рученьками заготовила. Рученьки мои ценные…
Звенели стаканы, однако разговор не менял темы. Это чувствовалось и в приглашении, и в звонком наигранном смехе.
— Продали мой дом, издержали денежки и — ступай, Евланья Архиповна, по миру считать версты, а?
— Ну, зачем же так? — противился жених. — Я же имею серьезное намерение. Мои руки тож ценные. По другой части — плотницкой…
— Хорошо, — кажется, отступила невеста. — А вдруг с тобой беда какая? — при этих словах свахи перекрестились, а жених, натянуто улыбнувшись, изрек:
— Без обид будь сказано: типун те на язык!
— На что же станем жить? Есть, пить, одеваться?
— У меня сбережения. Небольшие, но… Расплох стренем спокойно, без волненьев.
— Дайте подумать. Замуж-то — не напасть, да как бы замужем не пропасть.
Евланьюшка встала. Это означало, что торг окончен. Жених и сваты, почти слова не уронившие за столом, тоже встали. Да с неудовольствием. И кольнули невесту: «С умом — подумаем, и без ума — сделаем». И мы, мол, не лыком шиты, знаем красивые слова. Одевшись, распрощались, натянуто улыбаясь, и вышли. Евланьюшка не держала их. Только вслед, когда уже захлопнулась дверь, сказала:
— Валите. Туда и дорога.
Посмотрела на стол, тяжело вздохнув, развела руками (ее любимый жест):
— Вот жрут, а? Ба-ах, мне бы на неделю хватило. И как же я так, одна-то одинешенькая, неэкономно живу-у.
— А вон еще идут… сваты, — говорил Сенька. И в голосе, и в глазах было нескрываемое ехидство. Мать подбегала к окну и, затаив дыхание, смотрела: куда повернут люди? на мостик, к ним, или?.. Если проходили мимо, нахмурив брови, бросала сердито:
— Ну, ты! С одним, правильным, жизни не знала да еще… сопляк какой-то! Слышала, слышала: хорошо сказывали о нем, о покойничке. Для людей-то он вон какой добренький был, — и утирала глаза, — но не для меня… Ах, Алешенька, я ведь так тебе верила! А ты, оказывается, поступал по-своему. Обманывал. Придет, бывало, с получкой, вздохнет: нет, Евланьюшка, нынче заработка — война. А деньги-то вон куда шли. Мне бы теперь…
Если сворачивали к ней (а так чаще всего и случалось), она хлопала в ладоши и произносила так, словно готова была упасть в обморок:
— Ба-ах! И верно. Да что ж это… отбою нет. Ты, Сенечка, не убегай. Ты помоги мне, сынок. Вот посуди: нужен нам заступничек или нет? Как жить без отца-то? Не только люди, вороны глаза выклюют…